Ольга Голотвина - Два талисмана
— Ах, как любезно, почтенная Лаинга, как любезно! — заворковала Прешрина, развязывая узел шали и готовясь к обстоятельной беседе.
* * *Фарипар держался в стороне. Зачем лезть в драку, если есть два дурня, напоенные в должную меру и готовые лопнуть от злобы?
Конечно, на четверых стражников не полезли бы даже эти воинственные болваны. Вот и пришлось тащиться за патрулем на расстоянии, не попадаясь на глаза, принимая рапорты от парочки нанятых за медяки уличных мальчишек и соображая, как бы отманить десятника от прочих «крабов».
То, что патруль разделился, — удача. То, что Аштвер свернул к Белому ручью, — удача вдвойне. Хорошее место, малолюдное. То, что «крабы» поверили мальчишке и угодили в засаду, — и вовсе красота. Аштвер где стоял, там и лег под ударом Хряся.
Вот сейчас бы и измолотить его, как сноп! Да второй «краб» оказался шустрым. Встал спиной к валуну над оглушенным десятником, выхватил меч — и заставил отступить Хряся. Когда меч так лихо выводит «паучьи петли», лучше не соваться к нему с обломком весла. Толковая защита. «Краб» знает карраджу.
Фарипар огляделся в поисках увесистых осколков камня. Забросать мерзавца, и меч не поможет…
Но тут у Макаки, что с ножом в руке выплясывал перед «крабом», не выдержали нервы. Чуть согнув колени широко расставленных ног, он нырнул под клинок, целя ножом в живот врага. Но его встретил пинок в пах. Неточный пинок — но и он заставил Макаку отступить.
А тут и Хрясь подоспел: дошло до дурня, что дело не закончено. Он размахнулся своим мечом…
«Краб» увернулся — и подставился под удар Макаки.
Эх, демоны побери обоих — скользящий удар, по ребрам! На рубахе стражника показалась кровь, «краб» левой рукой прикрыл рану, а правую, с мечом, вскинул, защищая голову от следующего удара Хряся.
Но удара не последовало.
— Отлив! — истошно заверещал Макака и кинулся наутек.
Любой, кто рос в городских трущобах, при этом слове сперва удирает со всех ног, а потом уже размышляет: а от чего он сбежал? Фарипар опомниться не успел, как ноги сами понесли его прочь, а позади бухали башмачищи Хряся.
Когда вся компания оказалась в безопасном удалении от Белого ручья, остановилась и отдышалась, Фарипар спросил:
— Ты чего «отлив» орал? Что, «крабы» приползли?
— Какие там «крабы»! — отмахнулся Макака. — Все хуже! У него ворот рубахи развязался, цепочка наружу показалась. А на цепочке — спрут… ну, из зеленого камня… Вот чтоб я сдох — это Сын Клана! Не было такого уговора, чтобы Спрута увечить! Да за родича Хранитель весь город по песчинке переберет!
Фарипар и Хрясь переглянулись.
— И часто с ним такое? — холодно поинтересовался бернидиец.
— Чего бренчишь, дурень? — рассердился и Хрясь.
— Да я своими глазами… — попытался убедить их несчастный Макака.
Но никто ему конечно же не поверил. И был он крепко побит дружками — за вранье и трусость.
* * *Ларш отнял ладонь от раны и неверяще уставился на алое пятно на рубахе, на открывшиеся под разрезанной кожей мышцы — их быстро заливала кровь.
Он как-то получил уже легкую рану в Поединке Чести — и только хохотал, скрывая боль, обменивался шуточкам с недавним противником.
Но чтобы так…
Чтобы грязные мужланы напали на Спрута, угрожали ему… ранили…
Ларш напомнил себе: бродяги не знали, что имеют дело с Сыном Клана. И напали-то они сначала на десятника…
Только тут Ларш вспомнил про Аштвера и, выбранив себя, опустился на колени возле стражника.
Лицо с закрытыми глазами было умиротворенным, на ощупь — мягким, расслабленным. И Аштвер дышал, дышал!
Черные с проседью волосы слиплись от крови. Ларш осторожно раздвинул пряди. Увиденное испугало его.
Что тут нужно сделать? Он же не лекарь!
Ларш поднялся на ноги, покрепче зажал свою рану скомканной тканью рубахи, огляделся и направился к видневшемуся меж высоких валунов заборчику. Сквозь широкие щели заметил, как что-то живое по ту сторону забора шарахнулось прочь.
Калитка не была заперта. Ларш отворил ее пинком, шагнул на просторный двор. Парня едва на стошнило от царящего здесь мерзкого, затхлого запаха.
Посреди двора стояла запряженная в телегу гнедая лошадь. Двое рабов стаскивали с телеги рогожные кули. Такие же кули грудами лежали вдоль забора. Их облепили вороны, стараясь расклевать рогожу. Столько ворон сразу Ларш еще не видел.
Рабы не прервали работы при виде вошедшего стражника.
«Мусорщики, — подумал Ларш. — И ведь подглядывали за дракой!..»
— Живо все мешки наземь! — скомандовал Спрут. — Мне нужны лошадь, телега и вы оба. Надо доставить раненого к лекарю.
* * *За приятной беседой время летит незаметно. Хозяйка «Жареной куропатки» и ее гостья вволю поработали языками. Прешрина рассказала новой знакомой о знатной постоялице, удивительной рукодельнице («Взгляните, дорогая, вот это ожерелье, что на мне, — ее работа!»), которая несколько лет жила в ее доме и умерла в день приезда племянницы. А Лаинга поведала о том, что эта самая племянница оказала честь театру — подновляет там декорации, — а также о том, что барышня обзавелась служанкой. Дважды к юной госпоже наведывался Сын Клана («Я уверена, дорогая, что между ними все вполне благопристойно — пока, во всяком случае!»), и сегодня они оба отправились на прием в Наррабанские Хоромы, где вместе с прочими гостями будут провожать заморского вельможу в скорый и дальний путь.
Толковали об этом почтенные женщины — и сами себе умилялись. До чего же у них постояльцы знатные, благородные, всякого уважения достойные! Не портовую рвань селит в своей гостинице Лаинга! Не безродным работягам сдает дом Прешрина!
Наговорились всласть — и вдруг как-то разом вспомнили про оставленные дела и заботы.
— Так я зачем пришла-то сюда, — спохватилась Прешрина. — Барышня Авита за усердие мое оставила мне тетушкино добро: короб с рукодельем да сундук с одеждой. В лучшем наряде мы госпожу на костер уложили, а остальное я собралась перешить для дочки моей. Гляжу, а на дне сундука — пакет с бумагами. Старые такие, и там же два пергамента. Ну, я и разворачивать не стала — зачем мне чужое глядеть? Дай, думаю, наследнице отнесу.
(Прешрина лгала. Она просмотрела все бумаги и ничего в них не поняла, кроме главного: для нее самой там нет никакой выгоды. Да и для барышни Авиты, пожалуй, нет: просто старая переписка).
— А мы этот пакет отнесем в комнату барышни, — предложила хозяйка гостиницы, — да на стол положим. Ничего не пропадет, мои слуги не из таковских, они и ореховой скорлупки не возьмут.
