Макс Далин - Берег Стикса
Этот ужас, плотский, реальный, настоящий ужас мгновенно вытеснил из головы Актона все потусторонние страхи. Он подбежал, кинулся на землю рядом с ней, ушиб колени — перевернул её лицом вверх. Впустил в свой разум только полосу грязи на Ларисиной щеке и её слипшиеся светлые ресницы. Расстёгнутую куртку. Тающий снег на сером пушистом джемпере.
Прижал два пальца к её шее. Чудовищно долго ждал, пока не почувствовал еле-еле заметное биение иссякающего ручейка жизни. Дыхания было не слышно вовсе.
Прокусил губу, чтобы не завыть в тоске и ужасе. Поднял обмякшее тело, показавшееся слишком тяжёлым. Уже не обращая внимания ни на колдобины, ни на темноту, потащил Ларису к машине. Её голова прислонилась к его плечу. Его слёзы текли на её волосы, а волосы пахли ладаном.
Холодной ночью и ладаном.
Римма выскочила из машины, когда увидела его.
— Что случилось, Антоша? — спросила она, и вопрос вместе с неуверенным тоном Антона взбесил.
— Это вы мне скажите, что случилось! — рявкнул он и шмыгнул носом. — Это вы её туда послали!
— Антоша, понимаешь… — забормотала Римма, как-то смешавшись, поблекнув, потеряв обычный апломб, и Антон, осторожно, насколько смог, опуская Ларису на капот машины, бросил ещё резче:
— Да что вы раскудахтались?! «Скорую» вызывайте! «Скорую», слышите!
— Да, Антоша, да, — Римма крутила в руках сумочку, но не предпринимала ни малейших попыток вытащить оттуда телефон. — Надо вызывать «скорую», но как мы объясним…
— Да какая разница! — закричал Антон в отчаянии.
Он стёр слёзы рукавом, размазывая грязь, и хотел забрать сумочку из Римминых рук, но Римма его отстранила. Она как-то быстрее пришла в себя.
— Антоша, отсюда звонить не надо, — сказала она твёрдо. — Мало ли что могут подумать. Наверное, лучше отвести её ко мне. И «скорую» вызвать ко мне домой. А врачам сказать, что она — наша знакомая, была у нас в гостях, ты пошёл её проводить и она упала во дворе. Это будет лучше.
— Это же… — её речь ошарашила Антона, как удар в лицо. — Зачем?
— Знаешь, врачи обычно — такие циники…
— Римма Борисовна, но ведь если…
— Хватит, Антон, — сказала Римма уже чуть раздражённо. — В конце концов, обычно я лучше знаю, что делать.
— А в этот раз…
— Вот что, милый. Вытри-ка лицо и пойми простую вещь. Я её предупреждала. Она знала, на что идёт. А теперь помоги мне устроить её сзади.
Антон обнял Ларису, чтобы снова поднять, и в смертной тоске подумал, что обнимает её только потому, что она ничего не сознаёт и не видит. И что мир несправедлив и жесток. И что если Лариса умрёт по дороге к Римминому дому, Римма будет виновата. О репутации заботится, подумаешь… Ведьма!
Но встретившись с Риммой глазами, Антон устыдился собственных мыслей. Может, всё как-нибудь обойдётся, подумал он, укладывая Ларису на сиденье.
Может, Римма сделает так, что всё обойдётся. Не судите да не судимы будете.
Лариса висела на плече у мертвяка, который шёл по воняющему хлоркой коридору. Вся загробная команда перла сзади, топала, сопела и пыхтела, распространяя зловоние. Вот зачем им хлорка, подумала Лариса отстранённо.
Её вонь отбивает почти любую другую вонь. Дерьма или дохлятины — всё равно. Какое славное местечко — наш замечательный клуб.
Менеджер — как жаль, что на него кольев не хватило, подумала Лариса — отпер дверь с надписью «Посторонним вход строго запрещён». Угу. То самое место. Живые здесь не ходят.
Их сюда носят, подумала Лариса, и впервые холодок тихого ужаса прополз вдоль её спины. Зачем?
Её пронесли по коридору из сна, ужасному коридору, с оштукатуренными стенами и полом, выложенным плиткой, мимо оцинкованных дверей, из-за которых тянуло свежим мясом, кровью и падалью. Ей казалось, что сейчас коридор свернёт — и она увидит огромное окно с пыльным стеклом, а за ним — кладбище с блуждающими огоньками, но этого не произошло.
Вместо окна за поворотом случилась монументальная дубовая дверь. Резной готический орнамент придавал двери такой вид, будто мертвецы украли её из осквернённой католической церкви. Или со старинного склепа сняли. Лариса поморщилась, когда её проносили между распахнутых створок.
Рассмотреть помещение за дверью, вися на плече трупа вниз головой, было сложно — Ларису только чрезвычайно удивили тряпичные ароматизированные лепестки, какие продаются в «Рив-Гош» по рублю за штуку для ношения в сумочках. Тут весь пол был засыпан этими лепестками, тёмно-красными, распространяющими запах искусственных роз, таким толстым слоем, что мертвяки шли по ним, как по ковру. Жалкая попытка освежить несвежую атмосферу?
Мертвец, который нёс Ларису, сбросил её с плеча на что-то, довольно жёсткое. Лариса ударилась плечами и затылком.
— Легче, дурак, — сказала сердито — и тут почуяла Эдуарда.
Ей удалось справиться с ужасом, разговаривая с ним по телефону, но тут он был во плоти, и волна ужаса нахлынула такая, что Лариса задохнулась. Сквозь мутную пелену дикого страха она разглядела только его лицо, землисто-бледное, склонившееся над ней, с отвратительной сладкой улыбочкой. За головой Эдуарда, на которой, почему-то, красовалась нелепая, бутафорская какая-то диадема с громадной блестящей стекляшкой, изображающей рубин, возвышался круглый масонский купол, освещённый электрическими свечками. Ларисе вдруг стало так истерически смешно, что страх чуть-чуть отпустил.
— …она Серого завалила, колом в живот, — услышала Лариса голос охранника. — А Вове глаз колом выбила, осиновым, представляете, босс? Оба — того, упокоены. Как только додумалась… Меня вот вилкой пырнула серебряной, больно, как чёрт знает что. Полечиться бы, босс…
— Успеешь, — отрезал Эдуард. — А бойцов новых сделаем. Ерунда.
Лариса тем временем опомнилась настолько, что принялась оглядываться по-настоящему. То, на чём она лежала — стол, может быть, или алтарь, накрытый чем-то, вроде церковной парчи, стоял в центре этого зала, похожего на дешёвую декорацию к спектаклю о масонах или чернокнижниках. Огромное зеркало в раме из позолоченной бронзы, больше человеческого роста, возвышалась прямо напротив этого жертвенника — и Лариса видела в зеркале какую-то тёмную бездну, прорезанную огоньками свечей, и смутные очертания зала, которые будто накладывались на пульсирующий мрак. Ни сама Лариса, ни мёртвые твари в этом странном зеркале не отражались.
А Эдуард рассматривал Ларису масляными глазками, но не так, как смотрят на беспомощную соблазнительную женщину, а так, как созерцают дорогой деликатес на тарелке. Даже губы облизывал. На нём вместо обычного дорогого костюма был надет какой-то дурацкий балахон, белый, атласный, с красной каймой по подолу, со здоровенным золотым диском, на якорной цепи свисавшем с шеи. Это было бы дико смешно, если бы Эдуард не крутил в руках по давней привычке блестящий продолговатый предмет.
