Р. Бэккер - Воин кровавых времен
Но было слишком поздно. Хиннерет пал, но не перед Священным воинством, а перед императором Икуреем Ксерием III.
Сперва Икурей Конфас проигнорировал требование явиться на совет, и устрашающая задача успокоить Саубона и Готьелка легла на плечи генерала Мартема. Генерал, особо не церемонясь, объяснил, что с прибытием нансурского флота предыдущей ночью гедейский сапатишах понял, что его положение безнадежно, и прислал Конфасу письмо, в котором излагал условия капитуляции. Мартем даже предъявил лист, испещренный кианской скорописью, — само письмо, якобы написанное лично Ансакером. Сапатишах, заявил Мартем, чрезвычайно боится свирепости айнрити и потому согласился сдаться лишь нансурцам. В вопросах милосердия, сказал Мартем, знакомый враг всегда предпочтительнее незнакомого. Первым побуждением экзальт-генерала, продолжал Мартем, было созвать все Великие Имена и предоставить письмо на их суд, но сам Мартем напомнил экзальт-генералу, что предложение сдаться конкретному противнику — вопрос деликатный и что оно, возможно, порождено скорее дурными предчувствиями, чем взвешенным решением. И поэтому экзальт-генерал предпочел быть решительным, а не демократичным.
Когда Великие Имена пожелали узнать, почему, в таком случае, Хиннерет по-прежнему остается закрыт для Священного воинства, Мартем просто пожал плечами и сообщил, что таковы были условия, на которых сапатишах согласился сдаться. Ансакер — человек осторожный, заявил генерал, он боится за безопасность своих людей. Кроме того, он весьма уважает дисциплину нансурцев.
В итоге один лишь Саубон отказался принять объяснения Мартема. Он орал, что Хиннерет принадлежит ему по праву, что это трофей, причитающийся ему за победу на Равнине Битвы. Когда Конфас в конце концов прибыл на совет, галеотского принца в буквальном смысле слова пришлось держать. Но Готьелк и Пройас напомнили ему, что Гедея — малонаселенная, бедная страна. Пускай император злорадствует, забрав себе первую, не имеющую ценности добычу. Священное воинство пойдет дальше на юг. Там их ждет древний Шайгек, край легендарных сокровищ.
— Ксин, останься, — попросил Пройас. Он только что распустил совет и теперь, поднявшись со своего места, наблюдал, как собираются расходиться его люди. Они толпились в дымном шатре, и одни из них были благочестивы, другие — корыстны, но почти все — чрезмерно горды. Гайдекки и Ингиабан, как обычно, еще продолжали спорить, но большинство уже потянулось прочь из шатра: Ганаятти, Кусигас, Имротас, несколько баронов рангом повыше и, конечно же, Келлхус и Найюр. Все они, кроме скюльвенда, кланялись, прежде чем исчезнуть за синей шелковой занавеской. Каждому Пройас отвечал коротким кивком.
Вскоре остался один Ксинем. В полумраке шатра проворно сновали рабы, собирая тарелки и липкие чаши из-под вина, расправляя ковры и раскладывая по местам бессчетное множество подушек.
— Вас что-то беспокоит, мой принц? — спросил маршал.
— Просто у меня есть несколько вопросов…
— О чем?
Пройас заколебался. С чего вдруг принцу бояться говорить на какую-то тему?
— О Келлхусе.
Ксинем приподнял брови.
— Он вас тревожит?
Пройас взялся за шею, скривился.
— Если честно, Ксин, я в жизни не встречал человека, который внушал бы меньше беспокойства, чем он.
— Именно это вас и гнетет.
Принца беспокоило многое, и не в последнюю очередь — недавнее бедствие под Хиннеретом. Император и Конфас перехитрили их. Это не должно повториться.
У него не было времени и почти не было терпения для всяких… личных вопросов.
— Скажи, какого ты о нем мнения?
— Он меня пугает, — без малейшего колебания отозвался Ксинем.
Пройас нахмурился.
— Как так?
Взгляд маршала устремился куда-то вдаль.
— Я выпил с ним много вина, — нерешительно произнес он, — не раз преломлял с ним хлеб и не могу сосчитать всего того, что он мне показал. Каким-то образом его присутствие делает меня… делает меня лучше.
Пройас уставился на ковер, расшитый стилизованными крыльями.
— Да, у него есть такое свойство.
Он чувствовал, как Ксинем изучает его в своей несносной манере — как будто смотрит сквозь всю мишуру взрослости на того мальчишку со впалой грудью, который так и не покинул тренировочную площадку.
— Он — всего лишь человек, мой принц. Он сам так говорит … Кроме того, мы…
— А как там Ахкеймион? — вдруг спросил Пройас. Коренастый маршал нахмурился.
— Я думал, его имя под запретом.
— Я просто спросил.
Ксинем осторожно кивнул.
— Неплохо. На самом деле, очень даже неплохо. Он взял себе женщину, свою давнюю любовницу из Сумны.
— Да… Как там ее — Эсменет? Та самая, которая была шлюхой.
— Ему она вполне подходит, — сказал Ксинем, словно защищая ее. — Я никогда не видел его таким довольным, таким счастливым.
— Но у тебя голос обеспокоенный.
Ксинем прищурился, потом тяжело вздохнул.
— Пожалуй, да, — согласился он, не глядя на Пройаса. — Сколько я его знаю, он всегда был адептом Завета. А теперь… не разберешь.
Маршал поднял голову и взглянул в глаза принцу.
— Он почти перестал говорить про Консульт и свои Сны. Вам бы это понравилось.
— Так, значит, он влюблен…
Пройас покачал головой.
— Влюблен! Ты уверен? — спросил принц, не сдержав улыбку.
Ксинем хмыкнул.
— Он влюблен, да. У него уже которую неделю стоит не переставая.
Пройас расхохотался.
— Так, значит, и до него дошел черед?
Акка влюблен. Это казалось одновременно и невероятным, и странно неминуемым.
«Таким людям, как он, нужна любовь… Не таким, как я».
— Это верно. Да и она, похоже, от него без ума.
Пройас фыркнул.
— Ну, в конце концов, он ведь колдун.
Взгляд Ксинема на миг смягчился.
— Да, он колдун.
Последовало неловкое молчание. Пройас тяжело вздохнул. С любым другим человеком, не с Ксинемом, этот разговор прошел бы легко и непринужденно. Ну почему Ксинем, его дорогой Ксин, делается упрямым как осел в совершенно очевидных вопросах?
— Он по-прежнему учит Келлхуса? — поинтересовался Пройас.
— Каждый день.
Маршал улыбнулся — с трудом, словно смеялся над собственной глупостью.
— Так вот, значит, в чем дело? Вы хотите верить, что Келлхус — нечто большее, но…
— Он оказался прав насчет Саубона! — воскликнул Пройас. — Даже в подробностях, Ксин! В подробностях!
— Однако же, — продолжал Ксинем, недовольный тем, что его перебили, — он в открытую якшается с Ахкеймионом. С колдуном…
