Роман Мискин - Амулет Святовита. Первая часть.
Кто он был и откуда взялся, этот чародей - никто того не ведал и не знал. Не знали даже в точности, был ли он волхвом - и если да, то где и у кого учился. Однако в самую скрутную годину он внезапно объявлялся именно там, где в нем нуждались более всего. И вмиг рассеивал все злые чары, побивая сонмища врагов и обращая их в бегство. А затем исчезал всё так же внезапно, как и появлялся - чтобы затем вновь объявиться именно там, где его больше всего ждут. И так из века в век: где только ни приключилось какое лихо, так сразу жди и его, этого светлого чародея - он тут как тут, с бедою оплечь, всегда готовый с нею совладать. Рассказывали про него, что он - великий бессмертник и никогда не может умереть, исполин духа, который любого врага под корень рубит, а самому ему всё нипочем, даже козни и чары самого Черноголова. Мол, сам черт ему не брат, тому чародею - хоть за столетия вражды с тою злой силой он и набрался от нечисти всяческих ее повадок, а оттого и глумился над нею вдвойне. Говаривали шепотом иной раз про него такое, что даже у волхвов волосы поднимались от ужаса - ибо выходило так, что он давно уж должен был стать приспешником тьмы. Ан нет - для того загадочного чародея, казалось, и зло в игрушку было: как будто забавлялся он с ним. Рассказывали, что забавы ради ловил он чертей стаями и связывал их вместе хвостами по нескольку штук сразу, а затем бил нещадно плетью своей сыромятной, приговаривая, мол, чтоб не повадно им больше было зловредничать. Иной нечистый так рвётся, так дергается от суровой той расправы, что из последних своих чертячьих сил возьмет да и выскочит вон из шкуры своей поганой - да так и побежит что есть духу с воем и криком к хозяину своему адскому. А чародей тот недобро усмехнется лишь вслед ему - и подберет ту серую чертячью шкурку себе на память. И баяли даже, что шкурками теми у него был даже подбит изнутри весь его дорожный плащ!
Всё было по колено тому чародею. Играючись, он мог ловить волколаков за уши и запросто разогнать всю их стаю в одиночку. Мог сверзить с неба любого колдуна, летящего на колесе над лесом по своим недобрым делам, одним лишь только щелчком. А ведьм, говорят, как и чертей, гонял целыми дюжинами за раз. Мог взглядом своим испепелить поднявшегося из могилы упыря - и вогнать обратно в преисподнюю вылезших оттуда умертвий. Один лишь слух о появлении того чародея наводил такой ужас на всю нечисть в округе, что она в страхе пряталась кто куда. А сам владыка зла, Черноголов, лишь скрежетал зубами от бессилья заполучить его в свои сети.
Рассказывали, правда, что и на того чародея бывала иной раз проруха - и он тоже попадался в лапы приспешникам Морока. Однако как попадал туда - так и выбирался из любой передряги, всегда выходя, как говорится, сухим из воды. А то и в ковш той самой воды, ему преподнесенный, нырнет, как рыба - а вынырнет оттуда аж за тридевять земель где-нибудь посреди синего моря. Или угольком из золы намалюет на стенке речку и лодку на ней - и прыг! - усядется в нее и уплывет себе вдаль, смеясь над своими незадачливыми пленителями. А то и сам в любую речку перельется - да и утечет сквозь щели в каменном полу. Или вместо себя своих же тюремщиков в кандалы и закует, отведя им очи - а сам неизвестно куда и денется. Одно слово - заморочник, да и только!
Шепотом пересказывали даже, что пару раз чародей этот попал в плен даже к самому Черному Властелину. Однако и оттуда этот бессмертник отважный как-то выбирался - нельзя сказать, что так уж и невредимым, даже скорее изрядно замученным и сильно потрепанным. Но все же каким-то лишь ему одному ведомым образом оставлял заморочник этот с носом даже слуг самого Морока. И снова, смеясь, гулял по земле нашей, сражаясь с нечистью, как будто ничего и не бывало - и бил нещадно зло его же собственными лихими повадками.
Говорили, что чародей этот и сам мог хоть в волка, хоть в черта оборотиться - и тем самым частенько потешался над нечистью и нежитью всякой, вводя ее в заблуждение. И не только волшба светлая, но и колдовство всякое были ему также по плечу. А потому и сплетничали злые языки, что будто бы давно уж он сам перекинулся на темную сторону и оттого обнюхивается иной раз с чертями, кои ему за это услуги разные делают. Да и от лап самого Черноголова, из коих, как известно, никому еще вырваться не удавалось, мол, неспроста так легко он уходил. Другие же вполне резонно возражали, что нечисть вся дрожит лишь от одного его вида - и рады черти оказать ему услугу в чем угодно, лишь бы он с них самих не спустил их поганые шкуры. Но все же водился за ним такой вот нехороший слушок - но сам он только смеялся в ответ беззаботно, да еще подмигивал: мол, думай, что хошь - а я вот свое дело знаю, да тебе не скажу!
И много чего всякого и разного рассказывали про того загадочного чародея - я уж и не упомню всего. Да и то сказать, припомнил-то здесь я всего лишь десятую часть того, что мне рассказывали - а рассказывали-то мне всего лишь малую толику того, что было! Ох, этот таинственный витязь-бессмертник! И сколько ведь историй-то про него было сложено - и не счесть!.. Да, кстати, а как его зовут, того чародея? А то всё про него сказки да предания сказываем - а имени-то его так ни разу и не назвали! Ну, здесь внимательный читатель только улыбнется да подмигнет: ну как же, ведь называли уж его имя раньше. Мамай - вот кто он. Вот как звали того чародея!
Верно-то верно - да не совсем. Ибо слово-то это - и не имя вовсе, а так, всего лишь прозвище. И, как говорили знающие люди, на древнем степном говоре означает оно... "никто"! А ведь так ответить на вопрос "Ты сам кем будешь?" в лихом Диком Поле мог кто угодно!
Вот так-так, это что же такое получается? Ни имени у того чародея нет, ни родословной? Он сам есть - а вот кто он, нам того не ведомо? Загадка - да и только!
Однако же не всё так плохо, как кажется на первый взгляд. И если стерлось из памяти людской истинное происхождение и настоящее имя того удивительного чародея, то, может, стоит обратиться к памяти иных народов и племен? Скажем, к преданиям волшебной нелюди - народа Дивов или племени барздуков? И, как ни странно, самодивские легенды и рассказы мелкого народа чуди и проливают нам свет на загадку того таинственного витязя.
***
Испокон веку у земников, той самой сказочной чуди, про которую у нас и рассказ, водилась такая привычка малевать разные рисунки из жизни своей - да только и не в книгах вовсе (кои земники не очень-то и жаловали, если честно). А рисовали прямо на домашних дверях и заслонках печей, крышках старинных сундуков и липовых колодах ульев, а то и просто иной раз прямо на днищах огромных глиняных блюд или на крышках своих пивных бочек да кадушек для солений - а чего уж там мелочиться? И картинки эти были просты и незатейливы - то сбор урожая, то пирушка там какая шумная, а то еще что-нибудь в этом духе, что у любого искушенного зрителя могло вызвать лишь улыбку. Однако же самим барздукам эти простецкие картинки очень даже нравились: ибо рисовали они лишь то, что видели сами - а видели-то они чаще всего самих себя, своих друзей да соседей. Вот намалюет один такой земник себя и кого из приятелей своих - да и пригласит затем их к себе в гости. Стоят, пальцами тычут, гогочут громко, да еще и обсуждают весело - кто получился на картинке этой хорошо, а кто так себе, посредственно. Ну, понятное дело, что хорошо там мало кто получался - а потому, чтоб ясно было, кто есть кто и что там за событие изображено, иной раз снабжали рисунки эти смешливыми надписями, а то и вовсе потешными, но грубыми виршами, как-то: "Парамон и его кобыла, которую муха укусила" или "Кто кого поборет всхватку - получит два яйца всмятку!"
