Мария Теплинская - Дядька
— Ась? Ну да, на гору. Скоро уже доберемся.
Гора была пологая с одного склона, а с другого — того, что выходил к реке — был головокружительный спуск, почти отвесный. Летом это был просто буро-красный глинистый холм, сверху поросший короткой, почему-то всегда растрепанной травкой, а в нависающем над рекой обрыве рыли свои круглые норы ласточки-береговушки. Теперь же, одетая со всех сторон толстыми плотными сугробами, гора стала вдвое больше. Да еще мальчишки и взрослые парни накидали сверху целые снежные груды, чтобы веселее было потом с нее мчаться.
На горе и возле нее собралось уже немало народу — больше детворы, но хватало и молодежи. Приметив среди чужих полушубков и зипунов шитую алыми шнурами бекешу Данилы Вяля, Леська тут же начала прихорашиваться, оправлять свой кожух и сбившийся набок платок, заталкивать под него непослушные пряди, что, как всегда, не ко времени выбились наружу. Ее охватила трепетная радость, когда Данила повернулся в ее сторону и торопливо, но все же приветливо кивнул. Он взбирался на гору, пересмеиваясь о чем-то с Саней Луцуком, вместе с которым только что съехал по крутому склону.
Неподалеку дети уже возвели невысокую снежную крепость и теперь катали новые снежные комья, собираясь водрузить их сверху, чтобы стена стала выше. Здесь были и свои, длымские ребята, и из других деревень набежали с самого утра.
— День добрый, хлопчики! — приветливо помахала им Леська.
— День добрый! — откликнулся румяный Андрейка, такой же голубоглазый, как и его старший брат.
Возле стены Леська заметила сложенные горкой снежки.
— Уж ядра готовите? — спросила она.
— Ага! — кивнул Андрейка. — Это мы для Панльки, коли все же приволочется…
— Лесю, Лесю, ну пойдем с гор кататься! — канючила меж тем Марыська. — Я боюсь одна!..
— Погоди трошки, Марысю, — Леська быстро скатала несколько и впрямь твердых, как ядра, снежков — даже тверже, чем те, какими метал в нее Апанас — и подкинула их в общую кучу.
— Ну, теперь пойдем!
Они поднялись на самую вершину горы, где уже толкались несколько человек со своими салазками, а у кого их не было — просто с поленьями и обломками досок, на которых тоже ловко было скользить. Сейчас, как назло, это были взрослые девки и парни; Марыська меж ними казалась просто горошинкой.
— Ох, Марысю, как бы нас тут не задавили, — обеспокоено вздохнула Леська, и тут же получила тычок под ребра.
— А ну ступай отсель, мы сперва! — раздался у нее над ухом недовольный Дарунькин голос. — Что на свадьбе вперед других вылезла, что тут норовит…
Улучив минутку, когда на горе стало чуть посвободнее, а противная Дарунька, скатившись по склону, еще не вернулась, Леська устроилась на салазках, посадила впереди себя малышку и оттолкнулась. Санки поползли сперва не спеша, будто раздумывая, но в следующий миг уже бешено неслись по склону, и ветер бил в лицо и гудел в ушах. Леська, уже как будто и выросшая из этих забав, теперь вновь ощутила, как у нее по-детски знакомо захватило дух от страха и восторга. И вдруг…
Что-то сильно ударило ей в спину, салазки подскочили и опрокинулись набок, а девочки вывалились в жесткий колючий снег. Оказалось, это их нагнали двое взрослых парней и врезались сзади, не успев затормозить.
Маленькая Марыська заплакала — больше, наверное, с перепугу, а быть может, и оттого, что Леська, падая, прижала ее локтем. Саня с Данилой (а это были они) барахтались рядом, запутавшись ногами в своей веревке, а тут еще дурашливый Михал Горбыль, увидев это с вершины, восторженно заревел: «Урра-а! Куча мала-а!» — и помчался прямо на них. В следующий миг он, довольный и счастливый, уже кувыркался в снегу вместе со всей честной компанией. На Марыську он, к счастью, не наехал, ибо первыми на его пути оказались хлопцы.
Леська, не обращая внимания на свои сбитые юбки и оголившиеся колени, прикрикнула на него прямо лежа:
— Да чтоб ты пропал совсем, непутный! Людей еще давит!
Поднявшись на колени, она стала утешать малышку, отирая ей слезы:
— Вставай, Марысенька! Не плачь, ну их…
И тут вдруг почувствовала, как кто-то легкими движениями отряхивает снег с ее затылка и плеч. Обернувшись, она едва не сомлела от счастья, узнав Данилу.
— Не ушиблась? — спросил он участливо.
— Щеку будто о снег поцарапала, — ответила она, краснея. И вдруг предложила — робко, как будто сама себе не веря:
— А давай вместе с тобой прокатимся?
Ничего страшного в этом не было; сколько раз она видела, как другие хлопцы катали с гор девчат, и не только своих каханок. Однако Леська едва не сгорела со стыда, сама себе дивясь, как же посмела такое вымолвить.
А Данила только пожал плечами и полез на гору один, оставив ее позади — пристыженную, растерянную, готовую провалиться сквозь землю.
— А ну, давай со мной! — послышался вдруг сверху веселый голос.
Леська невольно взглянула на вершину горы — там, развернув плечи и слегка расставив длинные крепкие ноги, стоял Ясь и весело махал ей рукой в узорной рукавице — эти рукавицы, кстати, она же для него и вязала.
Марыська осталась внизу, боясь ехать снова. Она не хотела отпускать и Леську, беспокоясь, что на них опять налетят какие-нибудь взрослые непутевые балбесы. Однако дядя Ясь ее успокоил, заверив, что рядом с ним Леське это никак не грозит, и никакие здоровые балбесы ей теперь не страшны.
Усевшись на салазки впереди него, Леська вновь как будто вернулась в детство. В те давние времена Ясь, бывало, так же катал ее с горы, обняв теплыми надежными руками, и она знала: как бы ни мчались они вниз по склону, как бы ни свистел встречный ветер, эти руки не дадут ей упасть.
— Поехали! — оттолкнулся Янка.
Она успела послать Даниле торжествующий взгляд, но он ответил лишь рассеянно-безразличной усмешкой.
Но вот они сломя голову понеслись вниз; и вновь встрепенулась, завертелась, поднялась на головокружительную высоту так хорошо знакомая радость полета. Но сквозь эту радость она вдруг с нежданной тревогой ощутила, как ее талию все крепче сжимают Янкины руки, все ниже клонится к плечу его голова. И она совсем не удивилась, услыхав все тот же знакомый, раздирающий душу мучительный хрип.
Расставив ноги, она резко затормозила. Казалось, они целую вечность не могли остановиться, и даже когда она спрыгнула наземь, немедленно обернувшись к нему, салазки еще не вполне прекратили свой бег; по снегу двойной змеей вилась выпущенная из рук веревка.
Он продолжал сидеть, опираясь подбородком на кулаки, судорожно хватая ртом воздух. Лицо его, только что пылавшее румянцем, теперь вновь оттеняло бледной синевой.
