Мария Семенова - Там, где лес не растет
Пока не достигла одного из холмов и не выбралась наружу по неприметному лазу…
Нависла над спящими…
И сомкнулась в казнящей хватке на его, Коренги, правом запястье!..
Молодой венн закричал и проснулся, вырываясь из мурока, однако явь оказалась даже хуже дурнотного сна. Коренга дёргал на себя руку, но освободиться не мог. Запястье держало что-то вроде шипастых тисков, и хватка не ослабевала.
Пещеру же наполняло тёмно-багровое свечение, в точности похожее на приснившееся Коренге. Мгновение спустя он увидел над собой Торона. Пёс глядел ему в глаза, сдержанно урчал и… стискивал зубищами хозяйскую руку…
Первой и самой страшной мыслью, посетившей молодого венна, была мысль о бешенстве, которое всё-таки одолело питомца. Но Торон разжал челюсти, выпуская руку неповреждённой, и отстранился, и тогда только Коренга рассмотрел, откуда происходил свет. Не угли распространяли его, а струя огнисто-чёрного дыма, просочившаяся из-под земли. Дым крался вверх по стене и колыхался под потолком, в самом деле похожий то ли на плотоядно шевелившуюся лапу, то ли вовсе на разверстую пасть…
Рядом на полсти ворочалась и стонала Эория. Её веки трепетали, но проснуться она не могла. Коренга понял: если бы не Торон, он бы и сам точно так же ворочался и стонал, силясь и не умея проснуться. Ядовитый дым исподволь задушил бы его, после чего до мёртвого тела добрался бы стервятник-огонь…
Скверная участь ещё и теперь могла постичь всех троих, если хоть немного промедлить. Коренга снова закричал, схватил Эорию за плечо и принялся что было силы трясти, но сегванка не просыпалась. Наверное, дым был в чём-то подобен хмельному пиву: для равного опьянения кому-то нужно выпить ведро, кому-то – совсем чуть-чуть. Коренга оглянулся на Торона и увидел, что могучий пёс отрешённо опустил голову на лапы и отвернулся, не пытаясь сдвинуться с места. Видно, он потратил последние силы на то, чтобы разбудить хозяина, и теперь готовился к смерти.
Ужас и отчаяние Коренги невозможно передать никакими словами. Вот при таких обстоятельствах люди, много лет пролежавшие в разбитии[60], вскакивают на ожившие ноги, чтобы спасти себя и других. С Коренгой, однако, чудес не произошло, да он о них и не помышлял. Он просто зачем-то рванул из-под руки у Эории её меч в ножнах, который она на ночь всегда клала рядом с собой.
Воительница сразу очнулась и для начала отшвырнула Коренгу так, что он ударился о стену. А в следующий миг они уже ползли к выходу из пещеры, волоча с собой схваченного за что попало Торона.
Ставшее почти безвольным мохнатое тело оказалось баснословно тяжёлым, но и Коренга открыл в себе силу, о которой прежде не подозревал. Все втроём они добрались до полога и кувырком выкатились наружу, срывая и унося с собой кожаную завесу.
Свежий воздух наполнил их лёгкие, ворвался внутрь пещеры…
…И оттуда с оглушительным фырканьем выметнулся длинный язык пламени. Втянулся обратно – и встал прозрачной колеблющейся стеной. Коренга увидел, как его летучая птица словно бы взмахнула крыльями и стала быстро обращаться в ничто, а кожаные борта тележки заплакали восковыми слезами и начали коробиться, съёживаться…
Эория завернулась в мокрый полог и бросилась было сквозь стену огня, пытаясь выручить добро, но сразу выскочила обратно. Ей не удалось добраться ни до тележки венна, ни до собственного мешка. То и другое осталось тлеть в подземном огне. Упустив жертвы, алчное пламя довольствовалось имуществом. Оно пожирало лук и стрелы Эории, превращало в прах её драгоценную карту, лизало меховую полсть Коренги, обволакивало гнутые щиты его тележки и кожаные ремни пращи. Вот рассыпалась невесомым пеплом летучая птица, рождённая его руками и душой, и смотреть на это было чуть ли не больней, чем гореть самому.
А небо продолжало кропить пустоши бесконечным дождём, и до рассвета было ещё очень не близко…
ГЛАВА 71
Путь погорельцев
– Кто привык биться с ледяными великанами, никогда не обратит дурного слова против Огня, – задумчиво проговорила Эория. – Но ты бы знал, венн, до чего язык чешется!..
Правду бают умные люди. Хочешь выведать про тайник богатого соседа – вбеги к нему в дом и крикни: «Пожар!» Куда в первую голову бросится, там, стало быть, и клад. Коренга – а как рука ухватила, нипочём вспомнить не мог – выволок из пещеры мешочек с остатками маминых сухарей. Небось, не тёплую свиту и не денежный кошель. Теперь, стуча зубами на холоду, он прятал готовый размокнуть мешочек от дождя под рубахой. Эория превзошла его ненамного. Помимо меча вынесла небольшую зепь с костяным крючком и недовершённым вязанием… Всё! Вот и всё земное богатство, оставшееся им на двоих.
Как они ликовали вчера, празднуя полёт чудесной игрушки. И каким жестоким оказалось похмелье.
Эория вытерла мокрое лицо, размазав по нему копоть.
– Птицу-то свою повторишь, венн?
Коренга ответил с мрачным упорством, сквозь зубы:
– А повторю!
– И я карту повторю! – отозвалась Эория.
Торон, укрытый пологом, лежал на здоровом боку, полуразвернув больное крыло.
Ближе к рассвету пламя в пещере постепенно иссякло. Остался только молотивший по камням дождь. К тому времени Эория успела раскроить полог ножом и простегать тонкими ремешками, отрезанными от него же. Получились сшитые «углом» плащи для неё самой и для Коренги. И ещё нечто вроде попонки Торону – нести раненое крыло. Осталось дождаться, когда в пещеру можно будет войти и посмотреть, что же там уцелело.
Оказалось – очень немногое. Россыпь головок стрел, два топорика, несколько застёжек и пряжек, якорёк-кошка, чтобы закидывать его на верёвке… и железный остов тележки. Короткие основания рычагов, колёса да погнутая хребтина. И болтавшиеся в дырках заклёпки, которыми совсем недавно удерживалось кожаное тулово-лодка.
Коренга сразу понял, что ехать на этом скелете никакой возможности не было.
– Зачем?.. – спросил он угрюмо, когда Эория приготовила ещё один ремень и стала привязывать к остову нечто вроде длинного поводка, чтобы тащить его за собой. – Бросить, и всё… На ладонях дальше пойду. Я смогу…
Эория в ответ только хмыкнула.
– Слушай, венн. Если бы ты был как я, а я – как ты, ты бы бросил мою тележку и дал мне ковылять на руках? По этим камням?
Коренга отвернулся. Соврать было невозможно, Эория слишком хорошо знала его. Он тихо проговорил:
– Я бы тебя понёс.
Сегванка поняла его страдание и добавила мягче:
– Я не сомневаюсь в этом, венн. И в том, что ты на руках ловок ходить, тоже не сомневаюсь. Давай, полезай на закорки. Нам всего-то ничего осталось до живых земель, до травы. А там или придумаем что-нибудь, или вилл встретим.
Коренга представил себе, как она будет его нести, да притом тащить за собой горелый остов тележки, и даже зажмурился, потому что глаза ему обожгли злые и бессильные слёзы. Жестокая недоля в охотку глумилась над ним, придумывая наказания одно другого невыносимей. Он еле выдавил:
– Так у меня… даже черпачка теперь нет… осрамлюсь…
Эория насмешливо подбоченилась.
– Ну осрамишься, дальше-то что? Небо наземь упадет или горы обвалятся?..
Коренга почувствовал себя дурак дураком, но некоторым образом ему стало легче. Он сказал:
– Может, пускай лучше обвалятся?.. Дорога ровней будет…
Теперь смеялись уже оба. Эория пересадила Коренгу на камень повыше и наклонилась, принимая его на спину.
Скоро выяснилось, что горы лукавили и играли, вынуждая поверить, будто до зелёных пятен на склонах было и впрямь «всего ничего». Прозрачный воздух обольщал зрение. Эория шла и шла по бесконечному уклону наверх, то ступая по камням, то скользя по раскисшей от дождя глине, которая была ещё хуже камней. Железный остов тележки громыхал сзади, застревая и опрокидываясь. Последним, редко поднимая голову, тащился мокрый и грязный Торон.
Эория совсем не останавливалась передохнуть. Коренга сказал ей об этом.
– А я жду, чтобы ты осрамился, – засмеялась неутомимая сегванка. Коренга смиренно промолчал, только вздохнул, и Эория скосила на него глаза: – Тебя плохо кормили дома, венн. Ты же ничего не весишь.
«Не трогай мой дом», – гордо сказал бы он ей всего седмицу назад, но с тех пор мир успел стать другим. Пепельно-золотые волосы вновь касались его лица, и он обонял исходивший от них запах морской соли. Плыла мимо земля у неё под ногами, земля, по которой ему не дано было вольно ступать, гремела сзади тележка, и когда он оглядывался, земли старого кострища всё шире распахивались перед глазами. Вон та крохотная тёмная точка была устьем пещеры, где они едва не задохнулись в дыму. Чуть подальше изогнулся грязновато-белый язык ледника, падавшего в ирезейское озеро. А вон та серенькая полоска была, верно, осыпью, по которой они удирали от буруна…
И тоже казалось, будто до каждого из этих мест – рукой подать, два шага шагни – и придёшь…
