Александр Зорич - Люби и властвуй
Эгин молча кивнул ему в знак согласия. Хотя мало ли кто о чем никогда не думал?!
И только Знахарь был, как всегда, правее всех:
– Против «Голубых Лососей» ты уже семь дней назад выступал, ― пожал плечами он. ― И какая разница ― на стороне смегов или просто так?
Ни с кем не здороваясь, сквозь толпу к Семени Хоц-Дзанга протиснулась Лиг. Она шла в сопровождении давешнего татуированного здоровяка, которого, как помнил Эгин, звали Айфор. На Лиг были умопомрачительные женские доспехи, каких Эгину видеть никогда не доводилось. Вообще специальные женские доспехи, насколько Эгину было известно, изредка изготовлялись в Синем Алустрале, и только там. Впрочем, припомнил Эгин, было еще одно место в Круге Земель, где делали сотни и тысячи женских нагрудников, специальных расширенных пластинчатых юбок и шлемов с дополнительным затылочным развитием, куда дама могла уложить пук своих роскошных волос. Это место называлось Ают. Да и по стилистике доспехи были, со всей очевидностью, аютскими, ибо на них без ложной скромности была выгравирована женщина, торжествующая над мужчиной в Грютской Скачке.
Лиг, свел народа смегов, с рассеянной улыбкой покусывала нижнюю губу. Казалось, она плохо понимает, зачем оказалась здесь, среди всех этих людей, разношерстно вооруженных и пестро одетых, в обществе варанских офицеров и смегов.
Все притихли, поглядывая на свела. Но Лиг стояла молча, положив ладони на Семя Хоц-Дзанга, и, судя по всему, не замечала никого и ничего.
Потом раздался приглушенный стук копыт, и сме-ги, которые расступались перед Лиг лишь едва заметно, вдруг с приглушенным «У-х-х-х» раздались в обе стороны на добрых десять локтей, пропуская двух неопалимых коней. Эгин догадался, что это кони Тары и Киндина.
– А где третий? ― негромко спросил Эгин, зная, что Фарах где-то рядом и наверняка слышит его.
– А третьего, которого, кстати, звали Шет, я потерял два дня назад, когда ездил разведать силы гнорра.
«Ого! Потерять такого коня ― да как сие возможно?» ― хотел было удивиться Эгин, когда вдруг заметил ― без удивления, впрочем, а скорее, с обессиливающей грустью, ― что левый конь сильно волочит правую заднюю ногу, а на правом… ободраны пресловутые наглазники и видны истинные глаза. Два черных угля. Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия, явно шутить не собирался.
Тара и Киндин подъехали к сведу вплотную. Эгин почувствовал, что от коней исходит почти нестерпимый жар. Их длинные ноги хранили бескровные следы чьих-то жестоких клыков.
– О Ткач Шелковых Парусов! Мы сделали все, что в силах Говорящих. И мы не смогли ничего. Сделай мы большее ― и гнорр убил бы нас молниеносно. Ибо с ним Поющие Стрелы и черные твари, которым мы не знаем имени.
Голос Киндина не был голосом призрака. Это был голос мертвеца.
Вершины гор вокруг долины Хоц-Дзанга были затянуты сероватой дымкой. Сильный южный ветер нес через долину пыль, крошечные обрывки соломы и какой-то острый тревожный запах, который Эгину показался знакомым. Но где и когда он чувствовал его, рах-саванн Опоры Вещей припомнить не успел, потому что с лица Лиг неожиданно сошло растерянное выражение и женщина переменилась в одночасье.
– Хорошо, ― бодро сказала Лиг. ― Вы сделали все что могли, и я не виню вас. А теперь забудем об этом. Пришла пора восставить Хоц-Дзанг так, как то мыслилось несравненному Шету оке Лагину.
– Добрую Воду, живо! ― потребовала Лиг, и ничто, служившее плотью Говорящих, породило три длинно-горлых кувшинчика.
– Лейте!
Кувшины опрокинулись, и в основание Семени сбежали три спорые струйки благоухающей розовым маслом влаги, которая ― в этом Эгин не сомневался ― ничего общего с розовым маслом не имела.
И все. Заклинаний не прозвучало. Здесь Шет в свое время создал свое собственное, небывалое магическое искусство, названное им Танец Садовника. Танец Садовника не нуждался в словах. Только измененные жидкости, измененные ткани, измененные камни. И музыка. Все искусство Танца Садовника умещалось на одном обороте обычного варанского «писемного» пергамента, который был, разумеется, утрачен еще при жизни Шета, потому что князь в последние годы являл собою зрелище, мягко говоря, странное. Танец Садовника имел ровно два приложения, предусмотренных Шетом, ― сотворение крепости-розы и сокрушение ее же. В сотворении нуждались смеги, в сокрушении ― их недруги. Свод Равновесия потратил долгие десятилетия на разыскание писаний Шета. Дотанагела в свое время найти ничего не смог.
Семя Хоц-Дзанга сотряслось в одном мощном толчке и ухнуло вниз, под землю, да так, что от него осталась выглядывать на пол-локтя лишь самая верхушка. Сразу вслед за этим под землей разлился мощный, всепобеждающий гул, словно бы там, по шатким бревенчатым настилам, перекатывались десятки исполинских каменных шаров.
И вот тут Эгин понял, отчего все смеги собрались на крохотном, в общем-то, пятачке, который окружал Семя Хоц-Дзанга. Круги руин, которые, как помнил Эгин, смотрелись сверху разметкой цветка розы, пошли в рост. Да, невысокие гребни стен, производящие впечатление безжизненных развалин, на глазах, локоть за локтем, сажень за саженью поднимались к солнцу, утолщались, раскрывались, приобретали все более заметный наклон наружу. Вот уже тени от растущих «лепестков» полностью накрыли площадку вокруг Семени, вот уже надо всем Хоц-Дзангом повис тонкий аромат роз, вот стены прихотливо изогнулись, словно бы подставляясь под ноги воинов, которым предстояло взобраться на них во имя битвы с варанцами.
И тогда над распустившимся Хоц-Дзангом повис торжествующий рев смегов. Они верили в то, что рано или поздно это свершится. Они понимали, что это будет означать лишь одно ― беспощадную битву. И все-таки не было среди них ни одного уважающего себя мужчины, который бы не мечтал о дне, когда Хоц-Дзанг явит им свою истинную сущность.
– И вот теперь мы лишь бронзовки-жуки в величайшей из всех роз, что цвели под Солнцем Предвечным, ― торжественно продекламировал Иланаф в духе «Книги Урайна». Но Эгин не улыбнулся. Несмотря ни на что, его все-таки обуял всеобщий благоговейный восторг.
– Слава князю и истине! ― глупейшим образом проорал он, как некогда на внутренних смотрах в Своде. За такие слова в Хоц-Дзанге могли бы и отрезать голову. Но Лиг только снисходительно улыбнулась.
Все пришло в движение одновременно. Стены-лепестки еще скрипели друг о друга, шуршали и потрескивали, а смеги уже бежали к внешнему кругу стен, чтобы занять там оборону. Здоровенное нечто, укрытое прежде от посторонних глаз парусиной, силами обслуги обнажило свою истинную сущность. У Эгина ― в который раз уже за день! ― полезли на лоб глаза.
