Ариса Вайа - Лепрозорий (СИ)
И Ева, осмелившись, кивнула. В глубине души все трепетало.
Кошка спрятала склянку, всучила паучонку охапку игл в другую руку, и встала.
— Твои пальцы для метания игл подходят просто великолепно. Попробуй, у тебя должно получиться, — она развернула Еву за локоть, а сама встала чуть позади. — Игла изящна и должна лежать в твоих пальцах, как перо, — кошка взяла иглу из наручей указательным и средним пальцами, легко и так просто.
Химари повернула руку ладонью вниз, словно чуть-чуть махнув ею вперед. Щелкнула, и игла исчезла в стволе ближайшего дерева. Ева, хмыкнув под нос, попыталась повторить. Стиснула пальцами иглу и, махнув, бросила. Игла бесшумно упала к ее ногам.
— Еще раз, — кошка положила иглу между пальцами Евы. Взяла ее руку в свою, согнула в локте и немного в ладони. — У тебя две руки, и твои плечи — продолжение каждой. Плечи и метающая кисть должны быть связаны прямой линией, — она выпрямила руку Евы, подняла ее, метя в листву, надавив на другое плечо, повернула, опустила и убрала свои ладони.
Ева, сильно волнуясь, повторила ее движения — руку к груди с иглой, потом резко распрямить в сторону цели, пальцами махнуть в самом конце. Игла упала рядом с деревом. И от охватившего радостного удивления Ева прижала ладонь к губам. Неужели она способна на что-то, кроме бесполезного разглядывания паутины?
— Тренируйся, — Химари погладила Еву по плечу и вернулась к своему дереву.
И Ева усердно метала кошкины иглы одну за другой. Следуя указаниям Химари, старалась выстроить их в линию на стволе дерева; поворачивалась, пытаясь метнуть иглы в разных направлениях. Выходило посредственно, больше половины игл даже не достигали целей, но кошка не обращала на это внимания, давая Еве возможность просто играться.
***
Паучонок обернулась на шорох, поддерживая в пальцах пустые иглы. И замерла. Посреди леса на тяжелых цепях был распят шестикрылый ангел. Висел, подхваченный оковами за руки, с распахнутыми крыльями, обмотанными цепями. И все вокруг него озарялось мощным лиловым светом. Не слепило, не обжигало глаза, а словно грело, подобно солнцу. Это был все тот же серафим, что и всякий раз во снах. Черноволосый, с болезненной кожей, не видевшей солнечного света, худой, с обмотанными серым тряпьем бедрами. Он поднял на нее глаза. Черные, безгранично глубокие, пугающе всезнающие. Он позвал ее по имени. Заглянув в самое сердце, словно пытаясь донести больше, чем мог сказать. Ева знала, что он снова будет звать ее, просить прийти к нему, умолять о прощении, признаваться в любви. И она снова не будет понимать, кто он, зачем зовет ее, что просит простить и почему любит. Он вселял в нее ужас, и она не могла с собой совладать.
— Умри! Умри! Умоляю, умри! — она швырнула в него иглу, еще одну, еще. Зажмурилась, надрывно крича. Рухнула на колени, но не перестала метать иглы.
— Стой! Хватит! — доносилось отовсюду. Но Ева не различала голоса, и не могла вспомнить, что было до появления серафима. Казалось, что не было ничего и никого. Только он, мучающий ее своими видениями.
— Ева! — ее стиснули за плечи, не позволяя поднять руку с иглой. Неужели это ангел вырвался из своих оков?
— Ева! Прекрати! — ее повалили на землю, грубо прижали носом к траве.
И Ева заплакала от собственного бессилия.
— Ева? Ева! — ее развернули за плечо, похлопали по щекам. И паучонок открыла глаза.
Она не могла разобрать ничего вокруг, глаза щипало до слез, мир расползался, не позволяя его разглядеть, ускользал, утекал меж пальцев времени. Все вокруг было залито теплым лиловым светом, охватывающим с ног до головы. Ева не чувствовала себя прежней. Она понимала, что вот есть она, а вот есть мир. Но она была иной. Не было больше теплых бугорков на небе с пузырьками яда, не было еще шести глаз, пальцы стали короче и мягче. И что-то лежало на руках легкой ношей, теплое, родное, любимое. Детский вскрик заставил Еву открыть глаза и посмотреть на свои руки, крепко державшие крылатое дитя. Младенец вертелся, укрытый четырьмя собственными крыльями, морщил круглый носик и щурился на свет.
— Ева? — до боли родной голос раздался над самым ухом.
Ева сделала шаг, не поднимая головы, и припала к любимому мужскому плечу. Довольно улыбнулась, чувствуя себя самой счастливой на свете. Наконец-то страх отступил.
— Я люблю тебя, — прошептала она, прячась в пологе его крыльев. — Не оставляй меня. Не покидай меня. Я хочу всегда быть с тобой.
Ева подняла голову и обомлела, секунду задержалась на черных бездонных глазах, чувствуя, как сердце пропускает удары. Ее обнимал шестикрылый ангел.
И она закричала.
Все рассыпалось, как пыль. Ева орала, чувствуя, как горячие слезы скользят по щекам, мерзко собираясь под подбородком. Всхлипывала, отталкивая свое проклятье, теперь запустившее пальцы в самое сердце. Но он схватил ее за плечи, стиснув больно-больно. И она с толикой ярости взглянула ему в глаза снова. Но они были лиловыми, глубокими, встревоженными. Подведенные черным, с узкой щелочкой-зрачком.
Химари тревожно смотрела на нее. И даже что-то говорила, но голос терялся, тонул в бурлящем шуме, заполнявшим собой, казалось, Евину голову целиком.
— Что случилось? Ты нашпиговала зайца, как ежа. Тебе что-то привиделось? Ты кричала, просила не оставлять тебя, а потом снова кричала. Ева? Все хорошо? Ева?
#23. Живет под грудью рана
Покинув истину, скитаться — это что?
По тропкам алчности метаться — это что?
Уютное жилье покинуть — безрассудство.
А предпочесть покой, остаться — это что?
Алиса покорно следовала за стражем, не поднимая головы. Она уже порывалась сбежать, но ее радушно покатали над бездной за цепь между оков, запястья все еще саднило. И это не считая ноющего от нежных рук Хоорса затылка. И, кажется, сломанных ребер, позволяющих теперь вдыхать воздух мелкими порциями.
— Проходи.
Перед ней открылась генеральская дверь. Такую ни с какой другой не спутаешь — бело-бурые крылья гарпии были крепко приколочены к кожаной обивке.
И Алиса вошла, едва успев избежать толчка в спину.
Лион корпел над бумагами, внимательно прочитывая каждую и лишь потом расписываясь, рядом лежала его записная книга, куда он вносил все изменения в его громадной вотчине. Поистине ничего не могло ускользнуть от него.
Ящерица остановилась в метре от стола, понуро опустив голову. О, она знала наперед, что ее ждет. Он обещал обдумать все, что произошло, обещал принять решение, значит, он его принял. Алиса наблюдала, как Лион вчитывается в доклад, машинально делая пометки в своей книжке, следила за его серьезным лицом и острым жестким взглядом. Она понимала, что это — конец.
