Дэвид Геммел - Царь Каменных Врат
— Ты и есть полукровка? — спросил стоящий рядом человек. Он был молод, лет двадцать пять — тридцать, и высок для надира.
Тенака окинул его холодным взглядом, отметив твердую стойку, узкие бедра и широкие плечи, мощные руки и выпуклую грудь. Он был бойцом, и от него веяло уверенностью. Он-то, должно быть, и будет поединщиком.
— Ты сам-то кто, дитя? — спросил Тенака-хан.
— Я чистокровный надирский воин, сын надирского воина. Мне не по нраву, когда тварь смешанной породы оскверняет гробницу Ульрика.
— Тогда уходи и гавкай в другом месте, — сказал Тенака. Воин улыбнулся.
— К чему попусту тратить слова? Я пришел, чтобы убить тебя — это ясно всем. Так давай же начнем.
— Ты слишком молод, чтобы желать себе смерти. А я недостаточно стар, чтобы тебе в ней отказать. Как тебя зовут?
— Пурцай. Зачем тебе мое имя?
— Если уж приходится убивать брата, надо хоть имя его узнать. Глядишь, и помяну когда-нибудь. Доставай свой меч, сынок.
Толпа отхлынула назад, образовав около бойцов огромный круг. Пурцай вынул кривую саблю и кинжал, Тенака достал свой короткий меч и ловко поймал нож, брошенный ему Субодаем.
Поединок начался.
Среди кочевников Пурцай выделялся своим мастерством. Он превосходно владел ногами и обладал гибкостью, недостижимой для приземистых, коренастых надиров. Его проворство поражало, и хладнокровие никогда не изменяло ему.
Он умер через две минуты.
Субодай, присев и уперев руки в бедра, вытаращился на его труп. Потом пнул мертвеца и плюнул на него. Ухмыльнулся зрителям, плюнул еще раз и ногой перекатил тело на спину.
— А ведь это лучшее, что у вас имелось! — Он с насмешливым участием покачал головой. — Что же с вами-то| будет?
Тенака, пригнувшись, вошел в свою юрту. Там на меховом ковре сидел Ингис и пил найис, хмельной напиток из козьего молока. Тенака сел напротив него.
— Ненадолго же ты задержался, — сказал Ингис.
— Он был молод — его бы еще учить да учить. Ингис кивнул:
— Я не советовал Черепу посылать его.
— У Черепа не было выбора.
— Да, верно. Итак, ты здесь.
— А ты сомневался?
Ингис помотал головой, снял свой бронзовый шлем и почесал кожу под редеющими серо-стальными волосами.
— Весь вопрос в том, Пляшущий Клинок, как мне быть с тобой.
— Это тебя беспокоит?
— Да.
— Почему?
— Да потому что я оказался в ловушке. Я охотно поддержал бы тебя, ибо верю, что за тобой будущее, — но не могу: я уже присягнул Черепу.
— Задача не из легких, — согласился Тенака, налив себе найиса.
— Так что же мне делать? — спросил Ингис, и Тенака-хан взглянул в его твердое честное лицо. Стоит только попросить — и этот человек нарушит данную Черепу присягу, чтобы перейти к Тенаке со всеми своими воинами. Искушение было велико, но Тенака легко поборол его. Ингис, нарушивший клятву, будет уже не тот — вина за предательство будет преследовать его до конца дней.
— Нынче вечером, — сказал Тенака, — состоится Испытание. Ему подвергнутся те, кто стремится к власти, и Аста-хан назовет имя победителя. За ним ты и последуешь — а до тех пор будь верен Черепу.
— Но что, если он прикажет мне убить тебя?
— Тогда ты убьешь меня, Ингис.
— Все мы глупцы, — с горечью молвил воевода. — Разве Череп знает, что такое честь? Я проклинаю тот день, когда поклялся служить ему!
— Ступай и выброси эти мысли из головы. Мы все совершаем ошибки — так уж устроена жизнь. Порой мы поступаем глупо, но иначе нельзя. Мы люди слова лишь в том случае, если слова наши тверды как сталь.
Ингис с поклоном вышел. Тенака снова наполнил свой кубок и откинулся на мягкие подушки, разбросанные по ковру.
— Иди сюда, Рения! — позвал он.
Она вышла из полумрака спальной половины, села рядом и взяла его за руку.
— Я так испугалась, когда тот воин вызвал тебя.
— Мой срок еще не настал.
— Он сказал бы то же самое, — заметила она.
— И был бы не прав.
— А ты, выходит, теперь стал неуязвим?
— Я дома, Рения, и чувствую себя другим человеком Не могу этого объяснить — я еще не думал об этом как следует. Но это чудесное чувство. До приезда сюда я был неполным. Одиноким. Здесь я обрел целостность.
— Понимаю.
— Не думаю, чтобы ты понимала. Тебе кажется, будто я в укор тебе говорю, что был одинок. Это вовсе не так. Я люблю тебя, и ты была для меня источником постоянной радости. Но я не знал своей цели и потому оправдывал имя, которое мне в детстве дали шаманы: Князь Теней. Я был тенью в твердокаменном мире. Теперь я больше не тень. У меня появилась цель.
— Ты хочешь стать королем, — с грустью сказала она.
— Да.
— Хочешь завоевать мир.
Он не ответил.
— Ты видел ужасы Цески и безумства, к которым приходит честолюбец. Видел бедствия войны. Теперь ты сам намерен принести в мир такое, что Цеске и не снилось.
— Я не намерен нести миру зло.
— Не обманывай себя, Тенака-хан. Тебе стоит только выйти из этой юрты. Они дикари, живущие лишь ради того, чтобы сражаться... и убивать. Не знаю, зачем я говорю тебе все это, — мои слова до тебя не дойдут. Ведь я только женщина.
— Ты моя женщина.
— Была — а теперь больше не твоя. Теперь у тебя другая женщина. Вместо грудей у нее горы, и она только и ждет, чтобы извергнуть в мир содержимое своего чрева. Ты герой, великий хан! Твой друг ждет тебя и в слепоте своей верит, что ты скоро явишься к нему на белом коне во главе своих надиров. Тогда зло погибнет, и дренаи станут свободны. Вот удивится он, когда ты надругаешься над его страной!
— Довольно, Рения. Я не предам Ананаиса и не стану вторгаться в Дренай.
— Сейчас, быть может, и не станешь. Но когда-нибудь у тебя не останется выбора. Некуда будет больше вторгаться.
— Я пока еще не хан.
— Ты веришь в силу молитвы, Тенака? — спросила вдруг она со слезами на глазах.
— Иногда верю.
— Так знай: я буду молиться за твое поражение, даже если оно приведет тебя к смерти.
— Непременно приведет, — сказал Тенака, но она уже ушла.
Старый шаман, сидя на корточках в пыли, неотрывно глядел на жаровню с тлеющими углями. Вокруг него расселись вожди племен и воеводы — весь цвет Орды.
Чуть поодаль в кругу из камней сидели трое родичей: Цзубой Череп, Ширрат Острый Нож и Тенака-хан.
Вожди разглядывали их с необычайным интересом. Череп, плотный и могучий, со свернутой на макушке косой и жидкой раздвоенной бородкой, был раздет до пояса, и его кожа лоснилась от масла.
Острый Нож, более стройный, связал свои прошитые сединой длинные волосы на затылке. Висячие усы делали его лицо еще длиннее и придавали ему скорбное выражение, но глаза смотрели остро и бдительно.
