Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
– Король вот так взял и согласился?
– Я уговаривал долго. Настаивал. Ссылался на заслуги своих отцов. Прислал к королю моих влиятельных родственников. Наконец они убедили короля, что я хочу возродить славу некогда знатного подвигами рода… Не мог же я сказать правду! Хотя, мне показалось, королева что-то заподозрила. Она всегда хорошо относилась к моей жене и ко мне, явно заметила, что с нею что-то происходит… А сам я решил, что этот поход что-то решит. Даже если я погибну… то узел будет развязан. Если вернусь – что-то изменится. К лучшему или худшему, но изменится обязательно. Но эта болезненная неопределенность – оборвется.
Я слушал вполуха, перед глазами встало бесконечно милое лицо Лавинии. Я любовался им, мысленно целовал эти глаза, ресницы, щеки, находил ее полные полураскрытые губы…
Внезапный космический холод пронизал меня с головы до ног. Я еще не понял, что со мной случилось, но из груди вырвалось:
– Как… как ее зовут?
– Мою жену?.. Лавиния… Леди Лавиния. А что, вы ее встречали?..
Железные пальцы стиснули мое горло. Я задыхался, с огромным трудом сделал вдох, закашлялся, с трудом восстановил дыхание. Гендельсон что-то спросил снова, я ответил сипло:
– Да… Видел как-то…
– Не правда ли, она не такая, как все остальные?.. Хотя что вы можете понять… вы женщин цените по размерам бюста и ширине бедер!
Я вцепился в ложе обеими руками, ибо чудовищные силы швыряли меня, как щепку в бушующем океане. Как в тумане, я сказал совсем тихо:
– Да… после этого похода… все изменится…
После паузы донесся его голос:
– Уже засыпаете, сэр Ричард?.. Ладно, спите. Завтра нелегкий день.
Остаток ночи я не спал. Во мне сшибались бури, мне неподвластные, снова и снова трепали, поднимали к небесам и швыряли в холодную бездну. Сердце останавливалось, я задыхался, ненавидел Гендельсона, пальцы тянулись то к рукояти меча, то к молоту. В сладком видении мой молот сто тысяч раз расплющивал его жирную харю, как жабу на дороге.
Лицо покрылось липкой пленкой. Я жадно хватал широко раскрытым ртом воздух, сердце колотилось, как горошина в сухом стручке. Гендельсон не оборвал храп, когда я встал, толкнул дверь и вывалился в коридор. Из окна виден залитый лунным светом сад, провалы между деревьями кажутся открытым космосом. Я жадно растопырил грудь, воздух хлынул таким водопадом, что я закашлялся.
В саду на дереве словно бы висит золотой плод… Я протер глаза, но все верно: на голой ветке дерева в самом деле блестит золотом, только не под веткой, а на самой ветке. Там сидит, как сидела бы ворона, золотой дракончик. Из окна падает свет, освещает дерево, и дракон на темном небе выглядит как сверкающий слиток золота. Я сперва принял его за ящерицу золотистого цвета, но прилетел ветерок, ветка качнулась, и дракон, чтобы удержаться, распахнул крылья – блистающие золотом, красиво изогнутые, ни один дизайнер так не загнет красиво и функционально…
Дракончик распахнул пасть, блеснули мелкие зубы. Вытянув шею, следил за чем-то незримым для меня, дернулся, челюсти щелкнули. Я смотрел, как он жует, страшно довольный, что поймал жука, даже не покидая ветки, внезапно мелькнула мысль, показавшаяся сперва дикой. А почему, собственно, это не работа дизайнера? Выводим же мы новые породы собак, чуть ли не каждый месяц появляется что-то новое. Одни собаки за сто килограммов и ростом с теленка, другие помещаются в бокале… А драконы всегда дразнили воображение. Как только разгадали ген, так и началось конструирование новых видов… На человека, возможно, были запреты, а с животными наверняка позабавлялись…
Я высунулся из окна, позвал:
– Цып-цып-цып!.. Кис-кис-кис!.. Как тебя… хрю-хрю?.. Иди сюда, я тебе дам что-нибудь повкуснее.
Дракончик посмотрел на меня, как смотрит человек, повернув голову ко мне, хотя выступающие сверху, как у породистой лягушки, глаза позволяли ему наблюдать за мною из любой позиции.
– Иди сюда, – сказал я торопливо. – Иди! Я тебя не гавкну.
Я вытянул руку и потер большим пальцем о передний и указательный, как обычно маним наивных до дурости щенков. Дракончик вытянул шею и внимательно следил за моей рукой. Я сделал умильную морду, засюсюкал, стал подманивать старательнее.
Дракончик соскочил с ветки и спланировал на другую, ко мне поближе. Я засмотрелся на сказочные золотые крылья, прекраснейшие, дивные, даже черная тоска отступила, я таращил глаза и даже забыл сюсюкать. Дракончик недоверчиво осматривал мою руку.
Я увидел, что он понял обман, уже напряг задние лапы для прыжка и присел, моя рука выстрелила вперед, я едва не вывалился из окна, пытаясь схватить, но дракончик красиво и мощно взлетел вверх, как подброшенный катапультой. Зашелестели ветки, он блеснул на темном небе и пропал, как золотая звезда.
Сердце билось учащенно. Я стоял у окна, осматривал сад, как вдруг услышал дикий крик. Страшный, нечеловеческий. Стены пронеслись мимо, мелькнули распахнутые двери, я едва не снес плечом косяк, влетел в комнату… и у самого кровь застыла в жилах.
В комнате горел светильник. Гендельсон на спине у стены, глаза выпучены, а на нем сидит огромная черная тень, обеими руками ухватив его за горло. Фигура явно женская, волосы развеваются по незримому ветру, профиль как у Афродиты, стан тонкий, а бедра, которыми накрыла чресла Гендельсона, широкие и округлые, как мешки с песком. Я схватил взором все в кратчайший миг, а рука уже сама сорвала верный молот.
Я замахнулся и… застыл. Тень душит Гендельсона, он уже перестал кричать, хрипит, глаза навыкате. Но я мог бы не услышать, мог спать очень крепко, без задних ног, как бревно, как вообще не знаю кто… словом, мог же не проснуться? А если еще и храплю, то вовсе не услышал бы за собственным храпом даже землетрясения…
Рука как будто сама по себе начала заносить молот для броска. Ну, взмолился я, если не можешь не вмешаться, ведь уже прибежал, понимаю, сейчас торчать столбом неловко, то хотя бы не торопись, не торопись, не спеши, рыцари должны двигаться красиво и величаво… Тень сдавит это жирное горло еще разок, язык вывалится, и никаких сложностей с новым замужеством Лавинии не будет. Король тут же даст согласие, овдовевшая женщина благородного происхождения нуждается в защите…
Воздух затрещал, рукоять исчезла из моей ладони. В следующий миг послышался тяжелый удар в стену. На каменных глыбах возникла сеть трещин, будто на тонкий лед упал камень.
Я успел подставить ладонь, рукоять впечаталась с чмоканьем, ей как будто нравится вот такое панибратское хлопанье. Тень глухо захохотала. Гендельсон уже не хрипит, слышу надсадный сап, глаза закатываются под веки, лицо из багрового стало синюшным.
