Девятнадцать стражей (сборник) - Пратчетт Терри Дэвид Джон

Абиш принадлежал к крупному религиозному ответвлению совместного обучения – к тому, что делало упор на реинкарнации и неразрывности существования человеческой души во многих телах. Каждый из членов секты обладал имплантированным в мозг биоэлектронным регистратором, который записывал картинки, звуки и важнейшие эмоции, ощущаемые мозгом Вдовца. Время от времени содержимое чипа перекачивалось в центральную память, находящуюся в храме Дома на Тофории. В момент смерти Вдовца запускалась реконструктивная программа. Оживляли его клетку, оставленную в этом же Доме. Три года выращивали человеческий организм в искусственной матке, ускоряя его развитие. И все это время в мозг вновь созданного человека перекачивали запись переживаний всех его предыдущих воплощений. Его копия в биологическом возрасте примерно двадцати лет покидала матку и после короткого пребывания в реабилитационной ячейке начинала самостоятельную жизнь. С правовой точки зрения Солярного Доминиона это был все тот же человек. Вдовцы получили эту привилегию благодаря услугам, которые охотно предоставляли остальному человеческому сообществу, – часто выполняли необычно опасные задания, в которых требовалось участие человека. Просто не боялись погибнуть. Естественно, существовали сообщества клонов, которые не признавали традиции тофорийских Домов, но они не были так уж известны и не обладали статусом Вдовцов. Проблема, с которой предстояло столкнуться ван Дорну и Маккелли, состояла именно в противоречии между иерархией законов сообщества Вдовцов и юрисдикцией Солярного Доминиона.

Абиш был осужден на казнь. Приговор приведен в исполнение. Как любой другой обвиняемый, после этого он становился нормальным членом общества. Нельзя было взять его под стражу, запретить прилететь на планету, снова осудить. Маккелли утверждал, что не было никаких оснований для какой-либо изоляции Абиша.

Он совершил преступление, был осужден и казнен. Точка. Абзац. Аминь.

Можно только ждать его хода. И не сейчас – через три года.

Три года… «Как странно, – думал ван Дорн. – Я лежу здесь, чувствую, смотрю, а человек, которому я отрубил голову, уже сейчас – зародыш, висит себе в органическом питательном бульоне и фаршируется воспоминаниями людей, которые жили сотню лет назад, но в то же время – именно им и являются».

Головоломность всей ситуации удивляла даже ван Дорна, хотя уж он-то в своей жизни сталкивался со многими странными людьми и ситуациями. В очередной раз осознавал он смысл жестокого кодекса, который установили на Ковчеге первые поселенцы, раздражающих ограничений генетической свободы граждан, длинных списков запретных виртуальных реальностей и психотропов, огромного преимущества судов над другими органами власти. Ковчег был единственной, кроме Гладиуса, человеческой, полностью заселенной планетой (на Пограничье могло случиться всякое), на которой из смертного приговора и осуществления его сделали почти культовую церемонию. Престиж Государства зиждился здесь на престиже Закона.

И Закон сей гласил, что Абиш может безо всяких препятствий прилететь на планету и бесконтрольно по ней перемещаться. А он ведь сказал: «Я вернусь к тебе…»

Пугал или просто шутил? Позволит ли Великий Отец реинкарнацию, несмотря на сигналы солярных властей? Прилетит ли сюда Абиш – и для того ли, чтобы убивать? Вопросы не давали ему покоя.

Три года – немалый срок для молодого человека. Десятки женщин, с которыми можно заняться любовью, сотни ВР, которые можно исследовать, тысячи часов, за которые тебя может настигнуть смерть. Наконец, учитывая среднюю скорость исполнения казни, это примерно девяносто встреч на Площади Судий.

Ван Дорн постепенно успокаивался.

О да, он был мастером спокойствия, рекордсменом внутреннего покоя, чемпионом гармонии души. Так утверждали результаты психологических и неврологических тестов, которые должен пройти каждый кандидат в палачи.

Согласно теории ковчегового права, он воплощал в себе функцию без малого мистическую – одновременно слуги и властителя общества, которое этим правом руководствовалось.

«Хватит!» Сознание ван Дорна запротестовало против лавины важных дел, с которыми ему пришлось разобраться этой ночью. Дамьен придвинулся к спине Исиды. Погладил ее затылок, провел пальцем вдоль хребта, прикоснулся к груди. Бережно перевернул девушку – так, чтобы она не проснулась. Не прерывая ласк, сдвинулся ниже. Медленно раздвинул ягодицы девушки и вошел в нее, прижимая бедра к холодной, гладкой коже.

Она промурлыкала что-то сквозь сон.

Он ждал, пока женщина проснется, но в то же время не желал этого пробуждения. И когда она содрогнулась, резко хватая его руку, через секунду застонав от наслаждения, он понял, что ближайшие три года станут для него таким вот ожиданием – которое должно тянуться как можно дольше и выдержать которое, кажется, нереально.

Воспоминание о той ночи, случившейся неполных четыре года назад, пришло внезапно. Он лежал на белом песке, глядя на купавшуюся в море женщину. На Сансану… Ее гибкое, ловкое тело, не подверженное никаким модным трансформациям, то и дело исчезало под водой. Девушка громко вопила в накатывающиеся волны, разбрызгивая во все стороны хрустальные брызги.

Призывный стрекот вырвал ван Дорна из состояния благостной удовлетворенности самим фактом существования. Дамьен надел комп-очки.

– Он прилетел, – сразу сообщил Маккелли. Одновременно перед глазами ван Дорна мелькнула последовательность снимков, представлявших высокого мужчину, что высаживался из орбитального парома. Ван Дорн сразу узнал эти лицо и фигуру – он ведь столько раз за последние три года вглядывался в снимки Абиша. Вот только мужчина из космолета был куда моложе того, которому ван Дорн отрубил голову.

– Что теперь? – спросил Дамьен, хотя они обсуждали ситуацию много раз.

– Думаю, теперь ты охотно вернешься в Альгахару, соучастник.

– Вот не мог он обождать еще неделю, сукин сын, – проворчал ван Дорн, глядя, как девушка выходит из моря и медленно шагает к нему, стряхивая воду с длинных зеленых волос.

– Включи подсмотр, – попросил Маккелли, а когда ван Дорн прикоснулся к соответствующему сенсору в оправе комп-очков, полицейский присвистнул. – Недурно, соучастник, очень недурно. Я тут вкалываю в поте лица, стараясь обеспечить тебе безопасность, а ты хватаешь жизнь, скажем так, за мягкое место. Огорчу тебя, соучастник: уровень моих угрызений совести стоит на нуле. Приезжай немедленно.

– Ладно, только не бурчи.

– Да, не знаю, обратил ли ты внимание на темный поясок, вытатуированный на щеке Абиша.

– Скажу честно…

– Умные люди говорят, что Вдовец так подает знак, что у него есть миссия.

– Ну-у…

– И миссия эта, соучастник, – исполнение вендетты. Приезжай побыстрее, ван Дорн.

– Лопнешь от горя, мрачный человече. Сансану я с собой не беру.

– Экран, – потребовал Маккелли, и в тот же миг стекла в его кабинете потемнели, включились вентиляторы, а консоль компьютера замигала феерией огоньков и чирикнула сигналом готовности.

За квадратным черным столом сидели четверо. Кроме Маккелли и ван Дорна, на совещание прибыл Рон эль Харам, шеф безопасности планеты, и Оео Эеон, генеральный прокурор. Харам некогда управлял тем же отделом, что Маккелли сейчас. Эеон был палачом в Ривелайе.

– Я не буду напоминать факты, – начал комиссар. – Жизнь ван Дорна, а может, и остальных обитателей Ковчега в опасности. Мы должны обезвредить Абиша прежде, чем он доберется до задницы Дамьена.

– Доказательства? – спросил эль Харам. Он не привык произносить больше трех слов за раз. Зато его мохнатые брови придавали лицу выражение необычайной экспрессии.

– Три убийства и угрозы, – ответил Маккелли, явно удивленный тоном шефа.

– Приговор приведен в исполнение, – заметил Эеон.

– Вот именно, – кивнул Маккелли. – За старые грешки я его не посажу. А та угроза… это смешно.

– Полковник прав, – вмешался Дамьен. – Любой суд это признает.