Янис Кууне - Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью
– Именем господина Ильменьских словен, приказываю вам вернуться и сдать нам воров, покусившихся на княжеское добро! – кричал с берега судейский думец.
– Jag förstеr inte vad du säger![209] – с издевательской вежливостью отвечал ему шеппарь.
– Ты дорого за это заплатишь! – по-норманнски кричал Ронунг, потрясая своей билой.
– Если хочешь мне заплатить, плыви за мной, безбородый сын бревна! – ответил свей.
Летом норманн и вправду мог бы прыгнуть в воду и поплыть за драккаром, дабы отомстить шеппарю за оскорбление, злее которого невозможно было представить. За то, что его назвали безбородым, он был готов разодрать обидчика на куски голыми руками. Однако ледяная вода загасила даже тот пожар, что бушевал в душе у Костолома. Все что ему оставалось это бежать вдоль берега и бросать в супостатов камни и палки. Делал он это не очень метко, зато сильно. Драккар отошел уже на полторы сотни шагов, а снаряды, пущенные рукой норманна, все шлепались и шлепались то на палубу, то рядом с судном.
Но вот река сделала плавный поворот на восток, и преследователи скрылись из вида. Гребцы вошли в лад и лихо гнали драккар вперед. Хлопнул несколько раз и наполнился попутным ветром парус. Вдоль бортов закипела вода. Чирок,[210] увязавшийся за кораблем, едва за ним поспевал.
Сколько времени уйдет у княжеской дворни на то, чтобы послать погоню? Это не имело значения. Шеппарь знал, что в Ильменьском городище больше не осталось варяжских гостей. Его корабль уходил последним. Так что если погоня и будет, то из одних кургузых венедских ладей, которым никогда не догнать драккар.
Парни сидели на корме, и кручина о мрачала их лица. Этот побег мог дорого обойтись их сродникам. Конечно, Мокошь еще могла сделать так, чтобы князь не поверил в оговоры и даже покарал зачинщиков самосуда. Но для того, чтобы это стало так, на княжеском дворе должен найтись хоть кто-то, способный рассуждать здраво. А ведь всем народам Гардарики известно, что князь Ильменьских словен живет у истоков Волхова, а его разум – недалеко от устья, и встречаются они только на ярмарках. Поговорить бы с Годиной… Но как? Появляться в Ладони теперь все равно, что баловаться с огнивом на сеннике. Беда сама придет, даже кликать не надо.
То ли свей понимал, что беглецам надо поразмыслить над своею Долей, то ли подобно Хорсу не утруждал себя лишними расспросами, но до конца дня парней никто не трогал. Возле Вергежа гребцы подняли весла и сложили вдоль бортов. Ветер и течение и так несли драккар точно огромную птицу.
Возле Ветреного острова Стрибог начал поворачиваться к беглецам спиной. Парус пришлось убрать, но не надолго. Ветер вскоре вновь подул с кормы.
Ярило еще не окончил своего пути по небосводу, когда по ходу показалась Скорая горка. Драккар проделал за день почти весь путь, который зимой отнял у Годины с помощниками без малого двое суток.
Пороги решили пройти ближе к рассвету. Ждать утреннего тумана не приходилось – весна.
Пристали к берегу. Разожгли костер. Принесли котлы. Сварили кашу. Нельзя сказать, что происходило это все в полном молчании, но и каких-то особенных разговоров никто не вел. Шеппарь сам принес парням еды и кратко отчитал за то, что они ведут себя точно в гостях.
– Вы же теперь «русь», – сказал он им: – Ни у вас, ни у меня обратной дороги нет.
От отчаяния Олькша кусал ногти и все смотрел на Волкана, точно ждал, что в голове приятеля вот-вот родится спасительная мысль, которая каким-то чудом вернет все на круги своя. Но измыслить таковую было выше Волькшиного разумения. Оставалось только подчиниться воле Мокоши, и плыть дальше по огромной реке жизни.
Встали затемно.
В предрассветном сумраке пороги прошли без единого чиркания о подводные камни.
И вот мимо поплыли уже совсем знакомые места.
– Шеппарь, – негромко, но настойчиво сказал Волькша: – Мне надо накоротке в Ладонь. По делу. Очень надо. Я только туда и обратно.
– Хочешь мамку напоследок обнять? – не без ехидства спросил свей.
– Я серьезно, – настаивал Волкан: – Если хочешь, чтобы мои кулаки бились теперь на твоей стороне, то русь к берегу. Только, буде ты не согласишься, я сам в реку сигану. В городце, ясное дело, не останусь. В леса уйду. Буду охотничать…
Сказав это, Волькша вдруг осознал, что в его угрозе и было заключено то чудесное избавление, которого вчера вечером так жаждал Ольгерд. Но было это чудо только одного Волкана. Сказав: «в леса уйду», Годинович вдруг явственно увидел в какой именно лес он уйдет и… какой именно дом громоздится на деревьях того леса.
Ему вдруг так страстно захотелось, чтобы шеппарь заупрямился, что бы он отказал венеду в его странной просьбе. Его не страшила ни студеная вода, ни долгая дорога к дому Кайи в мокрой одежде по весеннему холоду. Волькша подошел к борту и вопросительно посмотрел на свея. Тот скрежетал зубами, сверкал глазами, но молчал.
– Так что, шеппарь?
– Ну, будь по-твоему. Убежишь – лишишь себя чести, – мрачно вымолвил свей. И, повернувшись к гребцам, приказал: – А ну-ка, русь к берегу.
Во рту у Волькши стало горько, точно он по ошибке вместо сыроежки откусил поганку. Видение Кайинового дома, еще несколько мгновений столь явное, что его можно было потрогать, растаяло как дым.
Драккар ткнулся в берег. Волкан скинул сапоги и спрыгнул с борта. Скрипнул под ногами родной песок.
Ладонь еще спала. Ни одного дымка не вилось над крышами. В стайках сонно переминались с ноги на ногу лошади, похрюкивали во сне сытые свиньи, даже куры не возились на насестах. Сам воздух здесь был пропитан миром и… детством.
Но у Волькши не было времени прощаться с родным городцом. Он собирался быстро и тихо сделать то, что задумал и уйти.
И вскоре он уже топал обратно к Волхову. На ногах у него были привычные, отцом шитые сыромятные обучи. На плечах высился огромный короб, от тяжести которого каждый шаг давался парню с трудом.
Но на полдороге к драккару он услышал за спиной чьи-то быстрые шаги. Захотелось бежать, прятаться, чтобы только миновать эту негаданную встречу и тяжкое расставание. Вольк думал, что это кто-то из родных услышал, как он забирал короб из овина.
– Волкан! – позвал его женский голос.
Годинович остановился. Скрип сырого песка приблизился.
– Она все-таки нашла тебя? – спросила Лада-волхова, подходя к тяжелогруженому беглецу.
– Кто? – удивился Волькша.
– Твоя Доля, – ответила ворожея, но поняв, что Годинович не понимает о чем идет речь, продолжила: – Когда ты родился… словом, твоя мать попросила меня скрыть от всех твою судьбу, которая была начертана на твоем темечке в час рождения, – тихо молвила ворожея: – Она попросила дать тебе обыкновенный, пахарский оберег. Только бы никто не знал, что в семье самоземца родился Перунов помазанник.
