Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

Я повторил её в трубку:

— Климов.

— На какое время? — тут же уточнила Вера.

— Чем раньше — тем лучше, — ответил я. — И передайте, что встреча конфиденциальная.

— Пусть скажет, чтобы не трепался, — не выдержал Морозов и повернув ко мне голову. — Иначе Климов не поймёт, о чём речь. Шибко умных слов он может и не знать. И решить, что столичный князь надумал над ним пошутить.

— Будет сделано, — сухо отозвалась Вера. Судя по всему, она всё слышала и возражать не собиралась. И я завершил звонок. Убрал телефон обратно в карман и откинулся на спинку кресла, глядя на потолок машины так, будто там могли быть ответы на вечные вопросы.

— Спасибо за совет, — сказал я негромко, почти как про себя.

Воевода кивнул, завёл двигатель и вывел машину на дорогу.

За окнами мелькали каменные дома с облупившейся штукатуркой и выцветшими вывесками. Лавки стояли аккуратно, будто их выстроили по линейке, и витрины в них были намыты и сверкали, как стекла в музее. Рядом располагались рыночные ряды: шатры, ящики, корзины, в которых был выложен товар.

Сквозь приоткрытое окно в салон проникал прохладный ветерок с запахом пыли, выпечки и свежескошенной травы.

— Что вы знаете о Климове? — спросил я у воеводы.

Морозов повёл плечом, будто стряхивал с себя что-то ненужное, и заговорил:

— Он мужик из простых. Из тех, кто работает руками, а не только пальцем указывает. Сначала делает, потом, если попросят, рассказывает, что да как. Ценит дело, а не слова. С прежним князем ладил. Спорили, конечно, как мужики спорят, но не ругались.

Машина мягко проскочила мимо аптеки с кривой вывеской и курицей, сидящей на пороге. Я даже оглянулся, чтобы убедится — курица и впрямь дремала на входе в здание.

— Если вам чего пообещает — можете не сомневаться, что сделает, — продолжал воевода, словно не заметил ничего странного. — Климов не из тех, кто красуется. И да, — добавил он уже после короткой паузы, — воровать Климов не умеет. Совсем. Даже если попросить — не выйдет. Он свое отдаст, но чужого не возьмет.

Я кивнул, не понимая, как такой человек мог возглавить гильдию промышленников. Рост в любом ведомстве начинается с обмана ближнего и хождения по головам. А тут честный человек, который еще и держит слово. Воистину чудное место, этот Северск.

— Дорогого стоит, — кивнул я, глядя, как за окном мелькают балконы, на которых развевалось сушившееся белье.

— Но если подведёте его, — добавил Морозов, не меняя тона, — то знайте: Климов вам руки не подаст. Не закричит, не устроит скандала, не пойдёт жаловаться в газету. А просто вычеркнет вас из своей жизни. И всё. Как будто вас никогда не было.

— Понятно, — усмехнулся я, а потом пробормотал себе под нос, больше для равновесия, чем для уверенности, — Значит, не буду подводить.

— У вас получится, — негромко сказал воевода.

Я усмехнулся в ответ. В этом городе громкие обещания давались на удивление тихо.

Воевода какое-то время молчал. Машина ехала плавно, не спеша, будто сама прислушивалась. Я уже подумал, что беседа закончилась, когда он вдруг заговорил, не отрывая взгляда от дороги:

— Был у Климова случай… Лет десять назад, может, чуть больше. Тогда ещё склад при мастерской на Рыбной стороне только обустраивали — дерево, масло, ткани… Всё, что горит быстро и весело.

Он замолчал на секунду, словно пробежался по тем местам мысленным взглядом, а потом продолжил:

— Пацаны влезли туда. Мелочь, лет по двенадцать. Два оборванца, из привезенных приютских. К нам порой привозят мальчишек из разросшихся приютов со стороны столицы. Они к нашим порядкам не приучены. Пугливые, глупые. Вот и эти — искали, чего бы стащить. Но не от злобы, а из любопытства и глупости. Один из них свечку уронил. Та упала на тряпки, а там и масло рядом. Ну и пошло…

Морозов вздохнул с тяжёлой ясностью, которая приходит к людям, слишком часто видевшим беду.

— Пожар поднялся мгновенно. Склад вспыхнул как коробок спичек. Люди только прибегать начали, а Климов уже был там. Его мастерская находится через улицу. Он не спрашивал, кто виноват. Не думал, не ждал. Вбежал в горящий склад и вытащил этих двух щенков из огня, — голос воеводы чуть дрогнул. — Сам потом неделю кашлял, голос потерял, волосы обгорели, на шее рана была от ожога. Но вытянул обоих. Один даже сознание потерял. Но Клим его всё равно вытащил. Даже собаку, которая за мальчишками увязалась, выволок. Потом отругал так, что те двое ревели, будто их кнутом отходили. А затем он этих мальцов не сдал. В жандармерию не отвел. Сказал, мол, моя эта ноша будет. И взял мальчишек к себе на поруки. И за сгоревшее добро вызвался выплатить сам. Машину выставил на продажу. И даже хотел заложить свою мастерскую. Потом бригаду нанял, чтобы новый склад возвели. Правда строители с него ни рубля за работу не взяли. Всем миром тогда помогли возместить потери. Князь подсобил. Из своего кармана возместил все, что сгорело.

Он ненадолго замолчал, будто дал себе передышку.

— Выяснилось, что оба мальчишки из приюта, без рода, без опеки. Один совсем дикий — добрых слов не знал, другой — тише воды и глаза на пол-лица. А Климов их к себе забрал. Оформил опеку. Сам кормил, сам в гимназию оформлял. Вещи им покупал новые. На работу устроил, жалованье выделил как положено.

Я перевёл взгляд на него. Воевода говорил негромко, почти как будто не со мной, а с самим собой — вспоминал, проживал.

— Теперь они у него работают. Уже взрослые. И Климова иначе как «дядя Клим» не зовут. А он на них смотрит, как отец. Сурово, но с теплом. Не хвалится этим. Просто живёт и делает, что считает правильным.

Машина ехала дальше, а я долго молчал. Потому что такие истории не требуют комментариев, а только уважения.

Машина мягко затормозила у крыльца управы. Я потянул за ручку, приоткрыл дверь и, прежде чем выйти, обернулся к воеводе:

— Пойдёте со мной, или подождёте здесь?

Морозов не ответил сразу. Несколько секунд он смотрел куда-то мимо, поверх рулевого колеса, будто прикидывая сколько нервов у него осталось на разговоры в коридорах власти. Потом коротко бросил:

— Если вы не возражаете, я бы остался тут.

Я кивнул.

— За зданием наблюдает один человек, — добавил он, скосив взгляд в боковое зеркало, — который наверняка ищет возможность рассказать кому-нибудь свежие сплетни.

— Не думал, что вы любите слушать пересуды, — удивился я, обернувшись к воеводе.

Морозов не обиделся. Он вообще не был из тех, кого можно зацепить словами.

— В каждом слухе есть рациональное зерно, — назидательно произнёс он, сложив руки на руле так, будто сейчас собирался читать лекцию. — Вам о многом не скажут, так как постесняются отвлекать важного человека всякими глупостями. А мне поведают и об украденном белье с верёвки, и о сломанном почтальонском велосипеде.

Он говорил с видом человека, который, если и не обожает пересуды, то уж точно умеет извлекать из них выгоду — как пчела цветущей колючки.

— Думаете, такие новости будут полезны? — усомнился я, приподняв бровь.

Воевода повернулся ко мне, не спеша, с тем спокойствием, каким смотрят на неразумного племянника, который в третий раз сунул пальцы в розетку ради эксперимента.

— А вы попробуйте пропустить слух, который приведет к серьезным последствиям. Бельё может стащить нечисть, которая только вышла из леса, — назидательно протянул Морозов, словно речь шла не о простынях, а о секретных документах. — А велосипеды в Почте Империи просто так не ломаются. Это серьезная контора, между прочим. Так что для всего есть причины. И у всего есть последствия.

Я вздохнул.

— Не стану спорить, — кивнул я, прекрасно понимая, что он опять прав. И, что самое обидное, даже звучит это у него не как ворчание, а как заключение древнего летописца.

Я вышел из машины. Под ногами хрустнул камушек, воздух был свежим, с лёгкой горечью городской пыли и самоварного дыма.

Поднялся по ступеням, потянул на себя тяжёлую дверь. Она поддалась с негромким скрипом, как будто нехотя. И всё словно сменилось. Гул улицы, птичий треск, выкрики гимназистов — все это осталось за спиной. Внутри же была строгая, почти храмовная тишина. Казалось, что стены здесь слышали всё и помнили больше, чем хотелось бы.