Неблагая - Хаусман Ивлисс

— У меня есть второй. Как насчет «Спасибо, Рейз. Я знаю, что ты хочешь меня защитить, Рейз. Я так рада, что ты идешь со мной через этот кошмарный лес, Рейз»?

Я обхватываю рукоять кинжала. Она прохладная, обтянута гладкой кожей и увесистая, хоть и небольшая. Я пробую, как непривычная тяжесть ложится в руку, смотрю на тусклый блеск железа.

Он какой-то… знакомый.

— Это же тот нож, который ты приставлял к моему горлу, да?

Я не жду ответа; мы оба знаем, что это он. Рейз ошарашенно хлопает глазами, когда я обхожу его и иду впереди, выставив клинок как предупреждение всем волшебным существам, которые могут нам встретиться.

Глава 35

В землях Неблагого Двора ночь не наступает. Она пьяно шатается туда-сюда, цепляясь потемневшими пальцами за синее небо. Отчаянно и голодно.

Вот оно голубое, подернутое белыми пушистыми облачками.

Вот вдруг чернильно-черное, усыпанное бриллиантами звезд.

В первый раз мы замираем в ужасе, задрав головы вверх, к небу, спрятанному за серебристой листвой, а потом это повторяется снова и снова. Здесь не бывает розовых полос заката или прохладных сумерек цвета индиго, как в лесах Благого Двора. Здесь небо мерцает, как внезапно гаснущая свеча. Здесь день и ночь как будто бьются за власть.

Наконец ночь побеждает. Над деревьями расстилается ровный безлунный покров, и нас поглощают синие тени.

Мы все идем, решив пройти как можно больше, прежде чем свалимся без сил. Спать в волшебном лесу нам обоим не хочется.

Если днем здесь просто неуютно, то ночью страх пробирает до костей. С высоты за нами наблюдают светящиеся глаза деревьев. Молча и пристально они следят за нашим перемещением. Туман тускло мерцает, подсвечивая дорогу, но я все равно вызываю шар пламени, чтобы использовать его как фонарь. Скрываться нет смысла. Лес и так знает, что мы здесь. И фейри наверняка в курсе.

Рейз придвигается ко мне так близко, что мы соприкасаемся плечами. Пламя в моей руке отбрасывает на его лицо призрачные тени, подчеркивая круги под глазами. Они не идут к его дружелюбному мальчишескому лицу.

В ветвях раздаются странные звуки — то ли уханье совы, то ли тявканье лисы. Они носятся вокруг нас, и я не могу определить, насколько далеко находится их источник. Звуки похожи на человеческие крики, стоны и смех, беспорядочно рассекающие ночную тишь. К ним примешивается еще что-то совершенно невнятное: низкий гул, вой ветра, скрип петель — не разобрать, что именно.

Я крепче сжимаю кинжал.

Не представляю, сколько мы уже так идем по этому лесу — прижавшись друг к другу, вздрагивая от каждого хруста. Всего час — а может, целый день? Мы здесь меньше суток, да?

Время уже теряет форму.

Но я не могу об этом думать. Я не могу считать каждую ускользающую от меня секунду — именно так и сходят с ума. Я просто должна идти вперед, двигаться в том направлении, которое кажется мне восточным.

Левой.

Правой.

Левой.

Правой.

Не смей считать!

Левой.

Правой.

Новый звук отвлекает меня, выдергивает из раздумий. Этот звук точно издает человек, где-то вдалеке. Это скулеж? Плач? Я смотрю на Рейза, чтобы понять: он тоже его слышит?

Мой спутник в замешательстве.

Мы продолжаем путь.

Голос все ближе, он как будто движется впереди нас. И я понимаю, что слышу не плач.

Это песня.

Чем она ближе, тем отчетливее я разбираю мелодию. И слова, очень знакомые слова, которые я миллион раз слышала прежде на городских улицах. Такое привычное чувство — что-то мягкое и ясное, чистое и теплое. И голос, голос — так поет человек, который знает свой голос и умеет с ним обращаться. Пусть он берет ноты не идеально, но у него такой тембр и страсть, что не вслушиваться невозможно.

— Я знаю этот голос.

Я испуганно смотрю на Рейза. Он отстал на несколько шагов, но не замечает этого. Его взгляд устремлен вдаль, и в нем — боль. Точнее, страдания разбитого сердца.

Его рот слегка приоткрывается, а лицо становится потерянным, как будто он сам не понимает, что слышит — или что чувствует.

Он шагает вперед так, будто его что-то тянет. Через секунду я вспоминаю, что у меня есть голос.

— Рейз?

Кажется, он меня не слышит. Его ноги заплетаются, цепляются за растущую вдоль тропинки траву. Он просто бездумно идет на звук.

Я подхожу к нему вплотную, едва не забыв погасить огонь, прежде чем схватить его за рукав:

— Рейз, остановись!

Призрачное чувство безопасности исчезает вместе с тусклым золотистым светом.

Рейз мотает головой, словно пытаясь стряхнуть наваждение, моргает, смотрит на мою руку, накрепко вцепившуюся в ткань его рукава, на шрамы на этой руке, потом мне в глаза. Морщится, словно пытается сосредоточиться, вспомнить, кто я. Пение не прекращается. Голос — как солнечный свет, совершенно неуместный в этом лесу. Он вездесущ.

Я снова дергаю Рейза за рукав:

— Не уходи с тропы. Давай, идем со мной.

Он отвечает тусклым и бесцветным голосом, устремляя взгляд в чащу:

— Я же помню… голос отца. Он пел мне. Вот так.

Я-то думала, что голос кажется знакомым, потому что это проделки фейри. Но нет: он просто очень похож на голос Рейза. Трюк не так прост, как кажется, он темный, обернутый слоем правды, но это трюк. Его родителей здесь нет. Рейз вырывает рукав из моих пальцев:

— Я должен…

— Тебе нечего там делать! — Отчаяние наполняет меня. Я тащу его за руку, продираюсь через кусты. — Рейз, Рейз, услышь меня!

Если он и слышит, то не подает виду. Он тянет на себя, пользуясь тем, что крупнее и сильнее, увлекая меня в заросли.

Мои сапоги елозят по мягкой скользкой почве, когда я пытаюсь упереться каблуками. Я сую нож за голенище и тянусь к лицу Рейза свободной рукой:

— Сюда смотри!

Прижимаю ладонь к его веснушчатой щеке и заставляю посмотреть на меня. Щека колет мне руку рыжей щетиной.

— Слушай меня! — требую я, видя тот же пустой взгляд и умоляя судьбу вернуть ему самообладание. — Я не знаю, кто тебе там представляется, но это не по-настоящему! Пожалуйста, вернись со мной на тропу. Я тебя умоляю.

Когда я разворачиваю Рейза к себе, что-то на секунду вспыхивает в глазах, на которые падают рыжие пряди.

— Я…

Пение прекращается. Я задерживаю дыхание, рукав Рейза выскальзывает из моих пальцев.

Певец снова заводит ту же песню. Голос звучит вроде бы в стороне, но недалеко.

И Рейз снова выключается.

Его голубые глаза стекленеют, шея напрягается, он бросается в сторону, судорожно, как зверь в капкане, пытаясь добраться до источника звука.

Но я его так просто не отпущу.

— Рейз! — Хватаю его за руку, тащу в противоположном направлении. — Да стой ты!

Бесполезно. Он стряхивает меня, грубо выдергивая руку — я и забыла, что он на такое способен. Я снова пытаюсь в него вцепиться, но он попадает мне локтем по ребрам — так сильно, что у меня сбивается дыхание и я теряю равновесие.

Я отшатываюсь, цепляюсь ногой за ногу и валюсь на мягкий дерн. Отчаянно тянусь к Рейзу, и он вдруг останавливается. На миг мне кажется, что он пересилил чары.

Затем я замечаю, в какой неестественной позе он замер — как брошенная игрушка.

Пальцы впиваются в грязь, я, пошатываясь, встаю на ноги. Ковыляю в его сторону…

— Можешь прекратить представление.

Этот тембр пригвождает меня к месту. Он знаком мне гораздо лучше, чем голос Госсамера. Узнавание ощущается как воткнувшаяся в грудь стрела, и я забываю, как дышать. Я медленно поворачиваюсь лицом к говорящей и на мгновение забываю и о Рейзе, и о тропе, и о пении вдалеке. Забываю обо всем, кроме нее.

Она стоит в пятне золотистого света и держит в руках сияющий фонарь, разгоняющий тьму. Он освещает лицо — такое же родное, как лицо Исольды или мое собственное. Более того, оно поразительно похоже на наше, только кожа чуть светлее и брови тоньше и сильнее изогнуты. Ее каре-зеленые глаза встречаются с моими и вспыхивают золотом в свете фонаря.