Марина Дяченко - Скрут
Сверху донесся не стон уже – вопль; Игар почувствовал, как продирают по коже липкие противные мурашки. Бесхитростная Тири со своими добрыми сказками…
Глаб судорожно сдавил его руку:
– Жена… она терпеливая. Она страх какая терпеливая, ей как-то на сенокосе палец на ноге отхватило… Так она ни слезиночки не пролила, улыбалась даже, мать свою успокаивала… А…
Тири закричала снова – голос казался неузнаваемым. Игар сглотнул.
– Что-то долго, – Глаб сжимал и разжимал пальцы. – Я… пойду туда. Я спрошу, как…
Игар пошел следом.
Дверь спальни была приоткрыта. Повивальная бабка говорила раздражено и властно; старшая хозяйка, кажется, возражала. Что-то со стоном пыталась сказать роженица; из комнаты вышел хмурый как туча старший хозяин. Оттолкнул пробирающегося вовнутрь Глаба:
– Уйди… Не до тебя…
Глаб скривил лицо – выражение детской слабости портило его мужественные, красивые в общем-то черты:
– Что… не так? Не так?!
Хозяин сжал зубы:
– Значит… повитуху надо звать, что на постоялом дворе живет. Она…
В комнате грохнуло что-то тяжелое; лучшая на три деревни повивальная бабка распахнула дверь настежь, так, что Игар успел увидеть постель и кого-то на постели, и какие-то тряпки на полу… Повивальная бабка уперлась руками в бока, и подбородок ее, отмеченный крупной родинкой, упрямо вздернулся:
– Я тебе позову!.. Я тебе позову ее, приблуду-то приезжую!.. Я тебе дура, значит?! Я говорю, судьбина ведет, судьбина матерь выведет али младенца…
Глаб двумя руками взял себя за горло:
– Тири… Жену мне спасите, а она потом другого родит!..
Из приоткрытой двери донесся почти звериный, страдающий крик. Игар прислонился к стенке.
Святая Птица… Ну как же все это уживается в одном мире. Кладбища, кишащие червями и нищими, похотливая возня на крышке саркофага, отягощенная телами виселица… Почему мир до сих пор населен? Его так трудно населять, этот поганый мир, так невыносимо тяжело… И собственная Игарова судьба, если вдуматься, не столь уж трагична; все поправимо, если это не смерть или не роды…
– Против судьбы не попрешь, – холодно сообщила старуха. – А эта приблуда, говорят, уже сотню баб уморила…
– Врешь ты все! – не выдержала хозяйка. – Коли не можешь, власти твоей нет…
– Могу! – взвилась повивальная бабка. – По сюда, – провела рукой по горлу, – могу, а дальше уже судьба…
Тири закричала снова. Глаб передернулся; хозяин мрачно глядел вслед старухе, удалившейся в комнату и закрывшей за собою дверь. Жена его молча ожидала.
– Послать? – шепотом спросил хозяин. – За повитухой-то…
Женщина колебалась. Игар видел, как пальцы ее кромсают край передничка, безжалостно выдергивают белые нитки.
– Хуже не будет, – сказал мужчина шепотом. – Куда уж хуже… Тихо, Глаб, тихо… Ежели он… поперек… в ней встал… Куда хуже, у меня сестра вот так…
Глаб заплакал.
– Уже поздно, наверное, – тихо предположила женщина. – Уже…
Мужчина сжал зубы:
– О ней… о той повитухе, разное говорят… говорят, что она…
– Чего вы ждете?! – закричал Игар шепотом.
О нем все забыли, его никто не замечал, а теперь он, наконец-то обретший дар речи, шагнул вперед возмущенно и зло:
– Чего ждете?! Я за ней пойду! Я приведу ее, сейчас, а там будете решать, поздно или нет… И где какая баба что сбрехала…
Мужчина нахмурился. Глаза его холодно блеснули; женщина поднесла искромсанный край передничка к губам:
– Иди…
Из кухни выглянула детская рожица – и испуганно спряталась опять.
Он колотил в запертую дверь, пока на сбил кулаки, а потом стал тарабанить ногами, и когда в конце концов сонный слуга отворил ему, в опущенной руке слуги была суковатая палка:
– Ополоумел?!
Игар нырнул под его руку, быстро огляделся; в дальнем конце коридора шлепал туфлями упитанный мужчина в ночном колпаке и со свечкой. Игар не без основания принял его за хозяина.
– Мне повитуху, – сказал он быстро, уворачиваясь от не в меру ретивого слуги. – Повитуха здесь живет, а там… – он запнулся, потому что выяснилось, что он даже не знает прозвища приютившей его семьи. Там… Тири рожает.
– Моя жена пятерых родила без всякой повитухи, – сухо сообщил хозяин. – Заведение почтенное, ночь, люди спят…
– Я вам шеи переломаю! – закричал Игар в запальчивости, скорее всего, напрасной. – Человек же… ребенок…
Хозяин поморщился:
– Ты, парнишка… Не кричал бы. Вот лучше не кричал бы, дело тебе говорю… Потому как заведение почтенное, а крикуны, они, знаешь…
– Кто меня звал?
На лестнице стояла женщина – поверх ночной рубахи на ее плечи накинут был плед. Маленькая лампа освещала ее лицо снизу – оттого оно казалось фантастичным и таинственным, как у каменной химеры.
– Тири рожает, – сказал Игар скороговоркой. – И ребенок… поперек. То есть идет поперек, и…
– Понятно, – лицо женщины изменилось; она чуть ниже опустила лампу, и тени скакнули. – Я сейчас, подожди…
Снова увернувшись от слуги, Игар выскочил на улицу; в прорыве между тучами висела тусклая, ущербная луна, и это был единственный свет во всем мире; Игар в тоске подумал, что все усилия могут оказаться тщетными. Поздно…
Женщина вышла через минуту; в руках ее был тугой узелок. Слуга с раздражением захлопнул дверь, на полуслове поглотившую его скверное ругательство.
– Далеко? – коротко спросила женщина.
– На западной… окраине, – с трудом выговорил Игар. Ему хотелось верить, что он не ошибся.
– Лошадь есть? – женщина огляделась, будто в поисках экипажа.
Игар растерялся:
– Н-нету… Я так, бегом…
Женщина нахмурилась; Игар испугался, что она повернется и уйдет обратно – если лошади нет…
– Давно? – отрывисто спросила женщина, Игар не понял:
– Что?
– Давно роды начались?
Игар замялся:
– Кажется… около полудня…
– Времени нет запрягать… – женщина опустила голову, будто раздумывая. – Первые?
– Вторые…
– Чего же ты стоишь?! – женщина искренне удивилась. – Веди скорее!
Она уцепилась за его локоть, и они отправились – почти бегом и почти в полной темноте; по счастью, улица была прямая и без перекрестков, и потому Игар надеялся, что они не заблудятся.
– Ты муж? – спросила женщина все так же отрывисто; он сперва не разобрал:
– Что?
– Муж? Твой ребенок родится?
– Нет… – он вдруг почувствовал едва ли не смущение. – Я так… знакомый.
– Почему раньше не позвали? – в голосе ее скользнул металл.
– Дураки потому что, – бросил Игар в сердцах. – Бабка у них там… Здоровая такая…
– Ясно, – отозвалась женщина. Больше они не разговаривали – берегли дыхание; Игар все ускорял и ускорял и без того быстрый ход, но женщина, к его удивлению, не отставала и не жаловалась – хоть взять из ее рук тяжелый узелок он догадался только на полпути.
Дом они увидели издалека – во всех окнах горели огни, Игар испугался, что услышит плач и причитания, как над покойником – но из дома донесся все тот же натужный, хриплый крик Тири. И откуда у нее еще берутся силы кричать?!
От давно догоревшего, но еще не остывшего костра тянулись запахи ароматных трав. На крыльцо выскочил Глаб – белый, с трясущимися руками:
– Сюда… Пожалуйста, сюда…
Повитуха кивнула ему, приняла из рук Игара свой узелок и решительно двинулась вверх по лестнице.
Он не хотел идти следом – и все же шел; дверь комнаты осталась приоткрытой, и в узкую щель Игар увидел, как старуха с потемневшей физиономией грозно берется в бока. Он успел поразиться нелепости и ненужности стычки, которая сейчас произойдет – однако ничего не случилось. Приведенная им женщина быстро оглядела комнату, по-деловому кивнула старухе и тут же, развязав свой узелок, извлекла оттуда завернутые в белое полотно инструменты. У старухи на языке еще лежал язвительный вопрос – а новая повитуха уже негромко распоряжалась, расспрашивая о чем-то старшую хозяйку и выпроваживая с поручением ее мужа. То железное, что явилось из полотняного свертка, поразило старуху не меньше, чем Игара, а прочих, кажется, еще и напугало; старшая хозяйка нахмурилась и хотела что-то сказать – однако новоприбывшая повитуха уже не обращала на нее внимания, и ее холодная, спокойная и в то же время доброжелательная уверенность мгновенно расставила все по своим местам.
Когда повитуха присела на кровать к роженице, Игар потерял ее из виду. Дверь длинно проскрипела и закрылась; спустя несколько минут лучшая повивальная бабка на три деревни ушла – хмурая, как грозовое небо, и обескураженная. Игар, которому больше нечего было делать, вернулся на кухню.
Младшие дети спали прямо здесь – на скамейках; две старших девчонки, двенадцати и четырнадцати лет, сидели плечом к плечу, крепко сжав губы и глядя на огонек лампы. Игар искренне посочувствовал им, созданным женщинами и потому обреченным на многократные родовые муки…
