Марина Дяченко - Скрут
– Малыш… Я виноват перед тобой. Чем мне искупить?..
Она молчала. Снег приглушал все звуки – крики пирующих, звон бубнов и пиликанье самодельных скрипок. Там, где должна была быть луна, тускло светилось сквозь тучи желтое пятно.
– Скажи мне, чего ты хочешь. Я исполню. Правда.
– Я хочу, – она набрала в грудь побольше воздуха, – я хочу, чтобы ты забыл об этой проклятой войне. Чтобы ты… чтобы ты остался навсегда. Никогда больше не уходил, потому что…
Она запнулась, не зная, рассказывать ли ему свой повторяющийся страшный сон; потом собралась с духом и рассказала.
Аальмар молчал.
– Не война ищет тебя – ты ищешь войну, – девочка устало перевела дыхание. – Я не хочу все время ждать. И я не хочу быть твоей вдовой, Аальмар.
Снег прекратился; желтое пятно на месте луны сделалось ярче.
– Но ведь это мое ремесло, – сказал Аальмар глухо. Это мое дело, оно приносит мне деньги и славу, но главное дает возможность быть собой и проявить себя. Небо одарило меня даром полководца – разве разумно отвергать его? Разве есть для мужчины занятие почетнее, нежели быть воином?
Девочка потупилась. Рядом с его аргументами все ее слова покажутся по-детски наивными – и все же она решилась заговорить вновь:
– Для женщины нет более славного дела, нежели родить и выростить ребенка. Для мужчины нет дела почетнее, чем в совершенстве научиться убивать; разве в твой дом явились враги?
Она сказала это и низко опустила голову, опасаясь его гнева. Он и вправду долго, очень долго молчал; у самой дороги стоял чей-то маленький, наспех вылепленный зайчик.
– Тебе не дает покоя то поле, – сказал Аальмар тихо.
Она склонила голову еще ниже:
– Да…
– Напрасно я тогда согласился идти на поиски куклы…
– Нет, – она подняла глаза. – Не напрасно, Аальмар. Ох как не напрасно.
Из чьих-то ворот вывалилась на улицу полупьяная веселая толпа. Аальмар придержал шаг, давая плясунам возможность пробежать мимо; кто-то собрался было затянуть гуляющую пару в хоровод – однако, узнав Аальмара, тут же оставил свое намерение. Песни и смех отдалились и стихли, поглощенные снегом.
– Я не смогу объяснить тебе, – он тихо усмехнулся. Что это такое, когда сходятся на поле две воли… Две силы, состоящие из множества сил, тщательно выверенных, переплетенных… Как бьет в лицо ветер, как бешено летит конь, какая это завораживающая игра – сражение…
Теперь молчала девочка. Очень долго молчала; один за другим гасли, догорая, факелы. И мерно поскрипывала дорога под каждым шагом. И пристально смотрели снежные зайцы.
– Ты не убедишь меня, – сказал Аальмар со вздохом. – А мне не убедить тебя… Но не в этом дело…
Он замолк, будто оборвав себя. Тяжело нахмурил брови. Сжал ее руку в меховом рукаве:
– Я… Видишь ли. Раз уж так вышло… Я люблю тебя, малыш, и я обещал выполнить твое желание; знай же, что этот мой поход будет последним. Теперь я вернусь навсегда.
Не веря своим ушам, она вскинула на него потрясенные, радостные глаза. Он смущенно улыбался:
– Не думай, что так просто… Что мне так просто решиться. Я помышлял об этом и раньше, но все не хватало… наверное, этих твоих слов. Я выбираю между женой и войной и я выбираю жену; мы сочетаемся с тобой и будем жить неразлучно. Всегда…
Она всхлипнула. Надо же, при чем тут слезы…
– При чем тут слезы? – спросил он, ласково отстраняя ее от своей груди. – При чем?..
Снег пошел снова, и на щеках у нее таяли снежинки. Таяли и скатывались маленькими прозрачными каплями.
* * *– Мама велела, чтобы ты поел.
Девочка смотрела серьезно и непреклонно. На низком бочонке у ее ног стояла миска с дымящейся кашей.
– Мама сказала, что если ты не будешь есть, она тебя выгонит.
Игар через силу кивнул:
– Я буду…
Девчонка не уходила; вряд ли ей были знакомы фокусы с тайным выбрасыванием нелюбимой еды. Закопать ненавистную кашу способен сытый, благополучный ребенок, а эта девочка выросла в строгости; ей, наверное, и в голову не могло прийти, что Игар собирается выбросить еду – однако она не уходила и смотрела все так же сурово и требовательно.
И он принялся есть. Поначалу куски шли в горло с усилием, через «не могу» – а потом проснулся голод, он доел горячую кашу до конца и облизнул ложку:
– Спасибо…
Девчонка сосредоточенно кивнула и молча унесла опустевшую миску в дом; Игар клубком свернулся на соломе и натянул сверху одеяло – в сарае было тепло, но изводящий Игара холод гнездился где-то у него внутри. От ледяного камня в груди не защитит никакое одеяло…
В сарае стало темнее – у дверей, закрывая свет, стояла «младшая хозяйка» – хозяйкина сестра, беременная, огромная, как гора. Игар из вежливости чуть приподнял голову.
– Лежи, – женщина слабо улыбнулась. – Муж вина вот из погреба поднял… Тебе принести?
Игар молча покачал головой. От этого обыкновенного жеста мир перед его глазами пошел кругом, закачался, как лодка, и успокоился только через минуту; женщина не уходила.
– Может, тебе знахарку? Сестра беспокоится – уж коли подобрали тебя, так худо, если ты у нас прямо в сарае помрешь…
– Я не помру, – сказал Игар с трудом.
– Смотри, – предостерегла женщина озабочено. Помолчала и вдруг улыбнулась:
– Ты вот что… Молодой, красивый, оклемаешься, видимо… А кривишься, будто тебе жизнь не мила. Нехорошо это…
Рука ее неосознанно-ласково провела по круглому животу; Игар решил, что промолчать – невежливо.
– Ладно… – выдавил он, с трудом смягчая свой сиплый голос. – Не буду…
Женщина снова улыбнулась, кивнула и отошла от двери; Игар закрыл глаза.
Ему осталось жить двенадцать дней – в ночь, когда звезда Хота не поднимется больше над горизонтом, он умрет вместе с Илазой. Это все, что он может для нее сделать. Дабат…
Он пошевелился. Исполосованная спина саднила, но эта боль уже не в состоянии была помочь ему. Та боль, что пришла под кнутом, на какое-то время одолела все чувства, включая и стыд и тоску; теперь и стыд, и тоска вернулись с новой силой.
«Младшую хозяйку» звали Тири; освобожденная от домашних забот пузо-то какое! – она часами просиживала на солнышке, забавляя Игара старыми сказками и правдивыми историями из жизни поселка. И сказки, и истории начинались с того, что некто терпит обиды и страдания, а заканчивались неизменно счастливо; Игар сидел, прислонившись боком к стенке сарая, и делал вид, что ему интересно. Нехорошо было обижать милую искреннюю женщину, совершенно бескорыстно старающуюся его утешить.
Потом Тири замолчала, прислушиваясь, по-видимому, к тому, что творится у нее внутри; подумала, с особой осторожностью поднялась с низкого табурета, на котором сидела:
– Ну… Пойду-ка, – прикрыв глаза ладонью, она поглядела на высокое солнце. – Ежели все по добру поведется, то ночью, может быть… У меня и первенец-то быстренько выскочил – а этот, ежели по добру, то как пробочка и вылетит…
Игар сидел и смотрел, как она идет к дому – ступая осторожно и горделиво.
По добру не повелось.
Девочка, принесшая Игару обед, казалась возбужденной и радостной – «у тетки началось». Посреди двора развели костер, и старшая хозяйка торжественно бросила туда жертву добрым духам – пучок ароматных трав. Дети в восторге прыгали вокруг, выкрикивая считалки-заклинания и вдыхая терпкий дым.
К вечеру радость в доме поугасла, осталось лишь возбуждение; в сумерках к воротам подкатила повозка, привезшая властную высокую старуху – лучшую на три деревни повивальную бабку.
Игар, которому вдруг страшно и тоскливо сделалось в его одиночестве, сидел на кухне вместе с детьми старшей хозяйки – все они по очереди нянчили сына Тири, двухлетнего мальчонку, чей брат или сестра собирались сейчас появиться на свет. То и дело забегал обеспокоенный муж Тири, шумно отхлебывал из кружки с водой, вытирал усы, оглядывал кухню невидящим взглядом и торопился прочь. Сверху, из спальни, все явственнее доносились стоны.
В очередной раз заскочив в кухню, муж роженицы поманил Игара пальцем:
– Поди…
И, когда Игар вышел, просительно взял его за локоть:
– Ты… Страшно мне чего-то. Эти-то, – он имел в виду старшую хозяйку и ее мужа, – эти-то при деле, а меня выгнали… А мне страшно одному. Первый раз так не боялся… Тири… она…
Он замолчал, собираясь с словами и одновременно вглядываясь Игару в лицо – не думает ли смеяться?! Игар не думал; муж Тири перевел дыхание:
– Ты… своему бы я не сказал. Ты чужой, придешь-уйдешь… Поболтай со мной… покуда. Чтоб не так долго… Вот как тебя, к примеру, зовут?
Игар назвался.
– А меня Глабом, – муж Тири тоскливо вздохнул. – Первенький наш мальчик быстро родился… А это… может, девчонка?..
Игар кивнул, соглашаясь; он ничего не смыслил в деторождении, зато прекрасно понимал, что Глаба нужно поддержать.
Сверху донесся не стон уже – вопль; Игар почувствовал, как продирают по коже липкие противные мурашки. Бесхитростная Тири со своими добрыми сказками…
