Сергей Карпущенко - Маска Владигора
Зашевелились губы раненого бочара:
— Не… я… это он — обо-ро-тень, тот, кто меня… убил… На… ли-цо… его смот-ри-те…
Сказал — и умер, так и застыв с открытым ртом. А жители городища на Владигора уставились в страхе. Всем казалось, что человек с таким лицом и не может не быть убийцей.
Мужик чернобородый, тот самый, что пользовался уважением у горожан, строго проговорил:
— Вот что, витязь! Откуда ты пришел сюда и зачем, нам неведомо! В наши дела соваться мы тебя не просили. Думаешь, у нас нет мужей, способных мечом и копьем владеть? Влез ты не в свое дело, вот и получилось… — На мертвого Криву показал. — Ступай, откуда пришел, там верши суд и чини расправу, а мы по своим законам живем, и ты мешать нам не смеешь. К тому же… — усмехнулся он, — рожей ты малость не вышел. Уходи от нас!
Владигор слушал его и не верил ушам своим. Он ждал от людей благодарности за то, что избавил их селение от оборотня, убивавшего их детей, они же не только не хотели благодарить его, но и обвиняли в убийстве соплеменника. И догадывался Владигор, что не верят они в добрые намерения его только потому, что он был уродом.
— Да поверьте же вы мне! — вдруг прокричал Владигор протяжно и хрипло, как зверь, попавший в яму охотника. — Поверьте! Я такой же, как вы, зачем же гоните меня?! Я готов служить вам, охранять ваше городище! Вот подстрелил я сегодня огромного волка, а он превратился в человека! Кому поверили вы? Оборотню этому, обозлившемуся на всех вас за то, что изгнали его? Жалеете его? Не надо его жалеть! Выройте яму поглубже, бросьте в нее проклятого, вгоните в грудь его кол осиновый, тогда не будет больше к вам ходить! Не сделаете этого, по ночам вурдалаком к вам являться станет, кровь вашу начнет сосать, вот тогда попомните меня! Лицо мое вас смутило! А про душу-то вы забыли? Другая она, не похожая на лицо.
Молчание, воцарившееся на площади, нарушил голос женщины. Говорила та самая мать, что пять дней назад оплакивала убитую волком дочку:
— Не может такого быть, чтобы при уродливом лице душа доброй была! Уходи от нас, сами с волком справимся, а ежели ты останешься у нас, то еще больше горя хлебнем!
— Уходи!
— Прочь отсюда!
— Не нужен ты нам такой! — раздавались со всех сторон гневные восклицания, иные горожане даже размахивали кулаками. Владигор же, побледнев от внезапного осознания, что он и впрямь не такой, как все, и никакими добрыми делами не вернуть ему любовь и доверие подданных своих, низко опустив на грудь голову, стараясь не глядеть на гневные лица жителей городища, побрел к воротам. Двинулся в сторону леса по той самой тропе, откуда недавно шел с волком на плечах.
Войдя в лес, он упал на колени, точно пригнула его к земле неведомая сила. Громкий крик вырвался из его горла:
— А-а-а-а! Отец мой Сварог! Перун Громовержец! Мокошь, Мать родная! Зачем вы позволили злым силам сделать меня таким? Почему допустили, что стал не нужен я никому? Что ж, проклясть мне вас, возненавидеть?! Нет, не сделаю я этого, хоть и нет на свете человека несчастней меня! Нет, не прокляну я вас, но лишь себя, уродство свое проклинаю!
Он достал из ножен кинжал, пальцем кончик потрогал — острый, как шило. К большой сосне подошел. Вначале ладонью провел по шершавой теплой коре. После кольчугу, рубаху задрал, рукоять кинжала в ствол дерева упер, на острие кинжала грудью навалился — хотел, чтобы вошел клинок в грудь в том месте, где билось сердце его. Почувствовал, как кровь полилась тонкой струйкой.
«Ну еще немного, ну чуть-чуть надавить, и кончатся все страдания мои! Ну что ж ты медлишь, Владигор? Или боишься?» — так говорил он себе. Еще мгновение, и вошел бы острый кинжал в его грудь, пронзив сердце, так любившее людей. Но тут новая мысль пришла ему в голову. И закричал от злой радости Владигор, и опустил кольчугу, и вложил кинжал в ножны. Весело пошел он по тропке туда, где был шатер его, где оставил самострел, и теперь, как никогда в жизни, необыкновенно остро ощущал он все запахи лесные, чуял, как где-то вдалеке прилегли на ночлег три лося, как где-то справа зарылся в палую листву кабан, по запаху находил и волчьи следы, по которым шел, и сладостным, каким-то родным и близким казался Владигору этот запах. Хотелось ему опуститься на четвереньки и побежать по тропке, подобно волку, и так хорошо было на душе его, будто новый мир перед ним открылся, мир диких зверей, таких понятных ему теперь.
Шатер скрутил в плотный сверток, самострел собрал, стрелы и вперед пошел. Добрел до избушки, в которой жил Крива-бочар. Кроны деревьев уже порозовели от солнечных лучей. Отворил он дверь. Все здесь было как в обычном бедном доме: очаг без дымохода, оконце выдвижное, лавка для сидения и для сна, покрытая шкурой — волчьей, рассмотрел. Грубый стол, полка с нехитрой глиняной посудой.
«Здесь буду жить! — с радостью подумал Владигор, садясь на лавку и вытягивая уставшие от ходьбы ноги. — Криву собою заменю! Его изгнали, и меня изгнали тоже. Его за дела срамные, меня — за убийство. Выходит, я его страшнее?»
Такие мысли мучили Владигора, когда вдруг почувствовал он, что неудобно ему сидеть на лавке. Встал, лег на пол возле лавки. Лежа на боку, согнул спину, голову положил на руки, вытянутые вперед, лежавшие вниз ладонями. Все шорохи лесные слышал, хоть и казалось ему, что спал он. Вспоминал отца и мать, Любаву и Бадягу, Грунлафа и Кудруну, но ни одно из лиц, что всплывали в памяти его, не вызывали уже в нем ни любви, ни даже сочувствия.
На четвереньках вышел на порог, дверь была открыта. Подняв голову и вытянув трубочкой губы страшные свои, завыл он по-волчьи, жалея себя, прощаясь со всем человеческим, что еще оставалось в нем, но что не желали признавать те люди, к добросердечию которых он этой ночью тщетно взывал.
Часть третья
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛИЦА
1. Кудруна, кол осиновый и волк
Вначале Крас и Хормут делали вид, что относятся к Любаве с почтением. Кланялись, встречая ее в коридорах дворца. Но уже через несколько дней после отъезда Владигора борейцы недвусмысленно дали ей понять, что они здесь, в Ладоре, хозяева и не намерены ни в чем считаться с сестрой того, кто пропал без вести, будучи, по слухам, испорчен каким-то чародеем настолько, что ни родные, ни приближенные не могут признать в уроде прежнего властелина Синегорья.
Любаву отстранили от всех государственных дел. Дворец заполнили борейские воины, не желающие признавать ее правительницей. С утра до ночи упражнялись они на подворье в бое на мечах, стреляли в цель из самострелов, причем день ото дня все лучше и лучше. Понимала Любава: участь Ладора предрешена, равно как и сочтены месяцы, а может быть, и недели, и дни ее пребывания во дворце. Синегорье, не сделав ни единой попытки хоть как-то защитить себя, пало под натиском борейцев, натиском бескровным, но не менее губительным, чем в те времена, когда на поле брани выходили против них рати синегорцев и один лишь Перун решал, кто победит.
