Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
Он сидел к нам спиной за соседним столом, но по тому, как напряженно держался и отвечал невпопад своему собутыльнику, я ощутил, что он очень внимательно слушает наши разговоры. Да и ухо, как жерло граммофона, направлено в нашу сторону. А если учесть, что у Гендельсона «Божья Матерь» и «Пресвятая Богородица» звучат через слово, то мы, похоже, выглядим как два негра в рязанском пивном баре.
На этом жилистом коричневый плащ, волосы падают на лоб, нависая над глазами так, что я видел только блеск глаз, а черная густая борода начинается прямо от глаз, опускается на грудь, укрывая лицо так, что я не назвал бы его с уверенностью ни квадратнорожим, ни лошадомордым, ни утинорылым, ни даже монголоидным батыром – только роскошная неухоженная борода, неопрятная, вобравшая в себя пыль и запах дорог. Но если от глаз начинается густая черная борода, то где тогда место обожженному лицу?
Я хотел поинтересоваться у Гендельсона, как тот его находит, но вовремя прикусил язык. Дафния пару раз мелькнула в окошке кухни. Я сделал вид, что заинтересовался, пошел посмотреть, по дороге перехватил хозяйского сына.
– Эй, погоди!
Он с готовностью остановился, живой и бойкий парнишка с хитрыми рыночными глазами.
– Чего изволите?
– О, – сказал я, – я такого наизволяю, что лучше не надо. Ты лучше скажи, кто вон тот бородатый? У него вид заправского путешественника.
Парнишка быстро огляделся.
– А, этот… Отец говорит, что он у нас каждый год. По разу, всегда в одно и то же время. Странно, сейчас он второй раз за этот месяц.
– А кто он, не знаешь?
Он посерьезнел, подобрался, ответил очень осторожно:
– Отец говорит, что неприлично расспрашивать людей, если они сами не рассказывают. А мама говорит, что и небезопасно.
– Верно говорят родители, – сказал я со вздохом. – Почему у всех родители как родители, а у меня какие-то… ух, ладно. Наша комната готова?
– Сейчас ее убирают, ваша милость. Моют, чистят. Отец сказал, что у нас редко бывают такие знатные гости.
– Как долго будут готовить?
– Не успеете закончить кувшин, который начали!
– Хорошо, – проворчал я. – Тогда еще один кувшин к нам в комнату. Кто знает, сколько мы пробудем.
Я вернулся к столу. Гендельсон заканчивал обгладывать какое-то животное, подозрительно напоминающее полуметрового варана.
– Ну что там? – поинтересовался он с набитым ртом.
– Чистят, моют, скребут, – ответил я лаконично.
Вино оказалось легкое, с приятным вкусом. Я осушил одну чашу, Гендельсон икнул, вытер рот рукавом, рыло благородное, осталось только пятак отрастить побольше…
– Ладно, – заявил он, поднимаясь, – я пойду потороплю.
– Попробуйте вина, – предложил я.
– Уже попробовал, – сообщил он. – Вино я всегда пробую сразу. Отменное, хоть и дыра, дыра… Я велел один кувшин принести в нашу комнату.
Я смолчал, что велел то же самое. Неужели хоть в чем-то наши вкусы совпадают? Если совпадают, стоит задуматься: не пересмотреть ли?
Он уволокся, ступая враскорячку, словно татаромонгол после взятия Рязани. Я проводил его злым взглядом, идти спать сразу расхотелось, налил полную чашу, но не успел взять в руку, рядом послышался спокойный и слегка насмешливый голос:
– Разрешите присесть к вашему столу?
Он стоял по ту сторону, в поношенном выгоревшем плаще, черные волосы падают на плечи, остроносое вытянутое лицо, быстрые проницательные глаза. Лицо загорелое, обветренное, в глазах вопрос.
Я сделал приглашающий жест:
– Да садитесь же… Сами знаете, что приглашу.
Он сел напротив, тонкие губы раздвинулись в сдержанной улыбке.
– Дело не в этом. Мы… и не только я, связаны очень многими ограничениями, о которых многие из вас забыли. Мы не можем даже войти в ваш дом без вашего приглашения, а не то чтобы вломиться и чинить непотребства! А здесь, в публичном месте, я не могу, при всей своей власти, без вашего позволения присесть к вам за стол.
Я покачал головой.
– Хотите сказать, что вы – джентльмен?
Он воскликнул обрадованно:
– Прекрасное определение!.. Очень точное.
Я буркнул:
– Знали бы это бедные идиоты… а то такие страсти о вас выдумывают.
– Вот именно, – воскликнул он живо, – выдумывают!.. Самое малое из этих выдумок, что я живых младенцев ем!.. Да посудите, с чего я стану есть младенцев?.. Ну что это мне даст? А вот сделать все эти земли свободными… принести всюду цивилизацию, книгопечатание, научить грамоте даже последнего ребенка из простолюдинов, отменить все сословные различия… я не слишком уж далеко зашел? Вы что-то не выглядите испуганным…
– А я не испуган, – ответил я мирно. – Я говорил… или не говорил?.. у нас все это уже растет и дает цветочки. Нет, уже плоды, плоды… И еще какие плоды.
Хозяин принес еще кувшин с вином и новый кубок. В моем собеседнике сразу угадывается человек очень значительный. Очень.
Я отпил глоток, поинтересовался:
– В этом мире у вас есть имя?.. А то как-то неловко…
– Зовите меня Самаэлем, – предложил он.
– Вот так прямо? – удивился я. – Но не слишком ли это вызывающе…
Он отмахнулся:
– Здесь такое смешение имен! Кто вспомнит, что именно Самаэль подбил Адама и Еву на грехопадение?..
– За что Бог, – сказал я в тон, – оторвал шесть из бывших у него двенадцати крыльев… Больно было?
Он засмеялся:
– Это иносказание. Для доступности простолюдинам. Это лишь означает, что меня из мира Брия оттеснили в мир Иецира. Он считается более низким духовным миром, но это смотря с какой стороны поглядеть. Есть и определенные преимущества… Вы знаете, о чем я говорю, верно?
– В нижнем мире больше свободы, – предположил я. – Верно?
Он хлопнул ладонью по столу.
– Честно говоря, я не думал, что поймете! Да, все верно: чем опускаешься ниже, тем свободы, которой я так жажду, больше. И чем духовный мир выше, тем больше в нем мешающих всесторонне развиваться ограничений. Нет, это так здорово, что вы все понимаете! А я, увы, одинок. Меня не понимают даже ближайшие соратники. Не видят дальше собственного носа. Они понимают свободу лишь как возможность безнаказанно задирать подол служанкам, грабить беззащитных крестьян, а то и напасть на соседа, зарезать исподтишка, а потом поиметь его жену, дочерей и даже прислугу… Ладно, это я так, жалуюсь. А как вам здесь?.. Обживаетесь? Как я понял, там у вас более совершенный и удобный для жизни мир.
– Для существования, – поправил я.
– А есть разница?
– Между жизнью и существованием?
Он расхохотался.
– Я понимаю так: если жизнь в бедности, то существование, если в богатстве – жизнь. Разве не так?
– У нас тоже очень многие так думают, – ответил я уклончиво.
