Н. Джеймисин - Сто тысяч Королевств
Но на пятки первой незваной мысли, наступала другая, ещё более тревожная — то, с чем я так долго боролась, разврываемая надвое отвратительно-болезненным, запрещённо волнительным очарованием и суеверным страхом, было…
Теперь я знала, отчего связь с Т'иврелом не принесла желанного удовлетворения.
Никогда не шепчите его имя во тьме
Нет, боги… Какая нелепость… Нет. Нет! Нет!..
если не хотите чтоб вам ответили
Страшное, безумное ослепление поселилось внутри. Ломилось, кружило голову, чудовищной какафонией — даже-не-вздумай-думать-нельзя-не-смей! Я практически вживую видела, как это крупными буквами вырисовается на лице; с той стороны отражения на меня уставились мои же глаза, с огромными, расширенными до невозможности зрачками. Я облизнула пересохшие губы, на секунду ощутив их чужими. Они принадлежали другой, другой женщине, той, что была храбрее — и глупее — меня-с-этой-стороны-зеркала.
В ванной не было места тьме — из-за светящихся днём и ночью стен, но у тьмы много обличий. Закрыв глаза, я заговорила с чернотой, кроющейся под крепко смереженными веками.
— Ньяхдох, — произнесла я.
Почти недвижимыми губами. Я исторгла из себя имя едва слышно, на одном лишь дыхании; одно слово, одно имя — и более ничего. В звуке льющейся проточной воды я слышала только стук собственного сердца, но не голос. Но я ждала. Один вдох. Два. Три.
Ничего не происходило.
На мгновение меня обуяло совершенно иррациональное разочарование. За ним стремительно нахлынуло облегчение, а после — ярость на саму себя. Во имя Маальстрема, что за бред на меня нашёл? Никогда в жизни я не совершала больщей глупости, ежели сейчас. Не была столь отчаянно безрассудна. Должно быть, я начинаю сходить с ума.
В ярости я отшатнулась от зеркала — и святящиеся стены передо мной померкли, поглощёные тьмой.
— Какого… — начала было я — и подавилась звуком: чужие губы зажали мне рот.
Даже не прийди на помощь обыденная логика, за себя всё сказал поцелуй. Что он… кто он… Нет, никакой нежности, одна лишь влага, и сила, и голод; и проворный язык, гибкой змеёй скользнувший по моему. Губы много холоднее т'ивреловых. Но иного рода тепло развернувшейся спиралью пронзило позвоночник. Отклик, слитый с ответом. Чужие руки в нетерпении пробежались по телу, и то само собой невольно выгнулось им навстречу. Дыхание участилось, стоило терзающему меня рту оставить в покое мои распухшие губы и плавно сместиться к шее.
Я знала, что могла остановить его. Знала, каков его излюбленный способ убивать. Знала, что могу пасть очередной его жертвой. Но стоило невидимым нитям, приподняв с пола, пришпилить меня к стенке; стоило мужским пальцам, скользнувшим меж увлажнившихся бедёр, увлечь тело искусной игрой, последние крохи разума отказали мне вовсе. Эти губы… его губы… были везде и повсюду. Нет, не один рот, должно быть, целые десятки жадных ртов. Каждый мой стон, каждый крик он разжигал очередным поцелуем, впиваясь меж распахнутых бедёр, испивая меня словно драгоценное вино. Слабая попытка обуздать взбесившееся тело стоила многого — разгорячённое лицо ткнулось в копну взлохмаченных волос; учащённое дыхание билось близ шеи; лёгкий вздох обжёг ухо. Я пыталась вырваться… нет, привстать, чтоб только обнять его; но руки наткнулись на одну лишь пустоту. И вновь пальцы устремились внутрь меня новым движением, и я зашлась пронзительным криком, воплем что было сил, пока в лёгких не кончился воздух и не сдавило рот очередным поцелуем; и я исчезла, и всё исчезло вместе со мной — ни звука, ни света, ни движения, — он поглотил всё. Он пожрал меня всю. И не осталось ничего, кроме безграничного наслаждения; и длилось то целую вечность, целую бесконечную вечность. Убей он меня, здесь и сейчас убей, и я бы упокоилась навеки счастливой.
А потом всё ушло. Он ушёл. Исчез.
И я распахнула глаза.
И рухнула ничком на пол ванной. Все члены мои слабо дрожали. Стены вокруг вновь подёрнуло мерцающим сиянием. От воды, до краёв заполнявшей прогревшуюся лохань, медленно шёл густой пар; и всё краны были закрыты, завёрнуты. Я вновь осталась в одиночестве.
Встав, я тщательно искупалась, а после вернулась в постель. Т'иврел, смутно бормочущий что-то в глубокой дрёме, сонно закинул на меня руку. Прижавшись к нему как можно теснее, весь остаток ночи я твердила самой себе, что дрожу от одного лишь страха, — и более ничего.
18. Зиндан
Ныне мне ведомо куда более знаний, чем прежде.
Истинно: что явлённый на свет Итемпас Пресветлый обрушился в ярости на Владыку Ночи. Столь противуположной казалась природа их, что было есмь поначалу это противуборство предначертанным и неотвратимым. И бились они бессчисленную вечность, одерживая каждый попеременно верх, но лишь токмо бысть самому поверженным. И бились они дотоле, пока не зарождалось в душах их знание, что пусто и бессмысленно сражение их, и в великом ничто есть извечный порочный круг.
Но бесконечное действо это меж тем возжгло всякое множество всея. И породил Ньяхдох бесформенную пустоту, а Итемпас вложил тяготу, движение, деяние и время. А из праха и пепла великих звёзд, что рушились в огне и пламени, схлестнувшихся друг с другом, каждый из богов сотворил нечто небывалое — и стало много больше и звёзд, и планет, больших и малых, и сверкающих разноцветьем облаков, и прочих чудес и див, соткавшихся спиралью и трепетавших, и пульсирующих. И так меж божественной пары рождалась и ширилась и крепла вселенная. И когда осела пыль их сражений, и рассеялся воинственный пыл, то взглянули боги на дела рук своих и остались довольны тем.
И кто из них был первым на пути к миру? Думаю, началось всё скороспелым, необдуманным, обманным движеньем — разорванные перемирья и тому прочее. Как долго тлела ненависть, прежде чем обернуться снисхожденьем, а после — уважением, и позже — доверием… и чем же ещё в конце? И когда тот настал таки, были ли они также страстны и горячи в любви, как в предшествовавшей затяжной войне?
Прям всамделишный легендарный роман выходит, верно? то ли сказка, то ли преданье, то ли история… А самое обворожительное, самое прекрасное, самое пугающее… самое кошмарное, что нет ей ещё ни конца и ни края.
* * *Т'иврел ушёл (на работу) с рассветом. Несколько коротких слов, и меж нами установилось молчаливое понимание: прошлая ночь была лишь приятным дружеским времяпрепровождением. Вышло не так уж неловко, как могло бы быть; похоже, ничего другого он и не ожидал. Жизнь в Небесах не поощряет более щедрые ожидания.
