Миллер Лау - Талискер
Сжав зубы и подавив вполне понятное желание бежать от твари, чуть не убившей его однажды, Талискер шагнул вперед и ткнул факелами в ноги демона. Тот с ревом отшвырнул Финна в сторону. Тело журналиста, безвольное, как тряпичная кукла, ударилось о каменную стену комнаты, а Дункана отбросило к Чаплину. Дуло пистолета уперлось ему в спину. Заорав на демона, он снова ткнул в него огнем, но на сей раз тот просто вырвал последнее оружие у него из рук.
Наступил момент тишины. Тварь поднесла факелы к лицу и тупо уставилась на них, потом неожиданно начала растворяться. Искаженное лицо лишилось кожи, обнажив темно-красную пульсирующую массу. Все трое вздрогнули. Следом исчезли ноги, и их взорам предстало нечто настолько ужасное и отвратительное, что могло быть только истинной природой демона.
— Ох… — выговорил Малки.
Комнату наполнил запах серы, а в следующее мгновение огромная туша демона исчезла в зеленой вспышке. Все молчали, слышалось только шипение факелов и все более спокойное дыхание людей. Но едва Талискер собрался заговорить, как его грубо толкнули в спину.
— Ну вот, Дункан, мы разобрались с небольшой неприятностью. Теперь пойдем. — Чаплин направил пистолет на голову бывшего друга.
— Ты что, не понял? — заорал тот. — Ты не понял, Сандро? Эта тварь и есть убийца!
— Он прав, — поддержал Малки. — Ее послал Корвус.
В углу застонал Финн, но Чаплин не сводил глаз со своей добычи.
— Я не верю тебе. На сей раз я не могу отрицать существование Сутры — это было бы глупо, — однако Корвус никак не мог…
Что-то в выражении лица полицейского подсказало Талискеру, что его ждет, и Дункан не сразу решился задать следующий вопрос. Позже ему казалось, что на подсознательном уровне он знал, каков будет ответ. Талискер нащупал дрожащими руками пистолет Финна.
— Что — не мог, Алессандро? Скажи мне.
Чаплин не заметил его волнения. Лицо инспектора приобрело выражение — увы, слишком знакомое Талискеру, — непоколебимой ненависти.
— Дункан Талискер, я арестовываю вас по обвинению в убийстве Шулы Морган. Вы имеете право хранить молчание…
Талискер не услышал остального.
— Нет, — прошептал он, — нет. — Потом голос его стал громче, как будто это слово было заклинанием, способным все исправить. — Нет! Ты лжешь, Сандро. Ты лжешь… ты лжешь… — Крик превратился во всхлип. — Только не Шула. — К нему шел Чаплин с традиционной парой наручников в руках. — Не Шула. — Он направил пистолет Финна в лицо инспектору. — Не подходи! — Его трясло. — Как ты смеешь лгать мне так? Даже ты…
На лице полицейского было написано непонимание…
— Это правда, Талискер. Шула умерла…
— Нет! — рявкнул Дункан. — Не смей!
— Ты даже не помнишь, да? — продолжил Чаплин спокойным, ровным тоном. — Не помнишь, как убил ее? Она мертва.
— Нет!
— Шула Морган…
— Чаплин, перестань, ты его доведешь.
— Он должен вспомнить, Малки. Шула…
— Заткнись, Сандро!
— Шула Морган ме…
Мир Чаплина взорвался огнем и болью. Талискер застрелил его из револьвера Финна и выбежал из комнаты.
Чаплин увидел, как над ним склоняется Малки со смешанным выражением презрения и жалости на лице. Потом все исчезло.
Это было похоже на сон. На кошмары вроде тех, что мучили его в тюрьме, полные испуганных придушенных криков, когда только он сам знал об ужасе и боли жертв… Мир кажется нереальным — Талискер бежит, и это удивительнее любого демона, любой магии Сутры. Как он умудряется не поскользнуться на замерзших лужах и снеге? Он движется длинными прыжками, покуда несут ноги, — мимо черной громады замка, вниз по Лотиан-роуд к вычурному особняку на Принсес-стрит. Лицо и руки синие от холода и бьющего в них снега, который тоже знает правду. Губы шевелятся, Талискер на бегу повторяет имя:
— Шула, Шула, Шула…
И вот он уже там. Видит «мигалки» полицейских машин и «скорой помощи». И все понимает. Хотя до сих пор не верит, что это правда. Повсюду горят огни, люди, столпившись маленькими группками, смотрят на печальную картину. Некоторые в халатах и тапочках, кое-кто плачет; все белые и холодные, как снег. Талискер проталкивается сквозь толпу, слыша только собственное дыхание, биение сердца да порой шум помех и голоса из раций. Чем ближе он к зеленой двери дома Шулы, тем пристальнее смотрят на него люди.
— Это он, это он, — шепчут они. Дункан не сводит глаз с двери. В его руке — пистолет, холодный, как бы ставший частью руки.
— Не приближайтесь, — говорит кто-то, но не ему. Дункан проходит в дверь и поднимается по лестнице. — Не трогайте его, — повторяет голос.
Потом Талискер оказывается в комнате — в теплой красивой комнате, по которой Шула может ходить свободно, поскольку привыкла к ней. Она все еще здесь. На полу, в луже растекшейся черной жидкости. Тело лежит в нелепой позе, спина выгнута, как у кошки. Голова откатилась в сторону, и волосы закрывают кровь. Талискер падает на колени, задыхаясь от рыданий, которые пытаются вырваться из груди, и сжимает в руках медальон со святым Христофором. Тянется к ее голове, хочет поговорить с ней.
— Боли больше нет…
Яркая вспышка раздирает сумрак комнаты. Это фотоаппарат.
Талискер думает об Уне. И Дарраге. Теперь он понимает…
Кто-то берет его за руку, и, подняв голову, он видит Стирлинга.
— Дункан Талискер, я арестовываю вас по обвинению в убийстве Шулы Морган. Вы имеете право хранить молчание…
Голос продолжает звучать, но Талискер не слышит слов. Его синие глаза широко раскрыты, и он смотрит, как Стирлинг легко повторяет фразы, сказанные им не менее сотни раз. Наконец полицейский заканчивает речь и внимательно смотрит на Дункана.
— Вы поняли? — спрашивает старший инспектор.
Талискер коротко кивает. Он дотянулся до крови Шулы, и теперь его руки алые. Ему не хочется смотреть на пальцы.
— Шула мертва, — говорит он, утыкается лицом в собственные колени и плачет, как будто у него сердце рвется на части.
— Дайте ему минутку, — произносит Стирлинг.
В тишине камеры Талискер опустился на койку и уставился на пол. Дежурный врач объявил, что он не годен к допросу вследствие шока и умеренной гипотермии. Врач вколол Дункану успокоительное, будто опасался, что тот вскочит и нападет на него.
— Это поможет вам уснуть.
Талискер даже не поднял голову. Стирлинг старался обращаться с ним корректно, и хотя Дункан прекрасно знал, что тот ведет себя так из прагматических соображений — чтобы действовать строго по правилам, — все равно был ему благодарен.
