Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
— Не трогай ее, — говорю я Кузе серьезно.
— А то что? — заинтересовалась та.
— Просто не трогай.
Мелкая смотрит с благодарностью, словно не сама только что влезла меня защитить.
— Ай, да и ладно, — отмахивается Кузя, — не буду.
И тут же, словно ее шилом в зад кольнули, наклоняется через стол к Мелкой:
— Подруга, а, давай, я тебе потом на ушко нашепчу? Что от него хочу?
Та поводила тонким пальцем по столу, рисуя какой-то узор, и вдруг сверкнула белозубой улыбкой:
— А у нас так бывает… Ну, когда у подруг один мужчина. Бабушка рассказывала.
Мне становится душно и жарко, приходится ослабить галстук.
— Это клёво, — жизнерадостно соглашается Кузя, — давай тогда селфи сделаем. Втроем. Дюха, не стесняйся, доставай свой гаджет.
…Тяжело дыша, вывертываюсь из-под одеяла.
— Твою ж мать, — шиплю злобно и шлепаю на кухню пить – очень пересохло в горле.
Ставлю стакан на место и повторяю уже с безнадегой в голосе:
— Твою ж мать… Когда это кончится?
Отвожу душу, взбивая кулаками подушку. Расправляю скрученную в жгут простыню.
Это просто адовый ад какой-то. Я посылаю ее днем, а она возвращается по ночам, и мстя ее страшна.
Упал на кровать и стал представлять подъем по невозможной лестнице. Марше на десятом в пролет опустился канат из физкультурного зала, и по нему, пропуская его между обтянутыми в лосины бедрами, вниз головой неторопливо заскользила Кузя.
— Соколов… — томно сказала она, когда наши глаза оказались на одном уровне, — ну, посмотри на меня, Соколов…
Суббота, 24 декабря 1977 года, вечер,
Ленинград, Измайловский пр.
Каретка в очередной раз добежала до крайне левого положения и жизнерадостно налетела на невидимый звонок. Я взялся за длинный рычажок и потянул направо, в который раз удивляясь мягкости хода: бжжжжик, и все. И раскладка практически та же, что на компьютере, лишь твердый знак и "ё" на других местах.
Работа спорится. Останавливаюсь только для того, чтобы вытащить уже напечатанное, да накрутить на резиновый валик новую пару листов, переложенных фиолетовой копиркой.
Вздохнув, помассировал кончики пальцев. За неполный час непривычной работы отбил их напрочь: ударять по клавишам приходится заметно сильнее, чем на клавиатуре. Взболтал флакончик "Штриха" и, прикусив от старательности губу, кисточкой нанес матово-белую каплю на очередную опечатку. Кнопки "возврат" тут нет, и не предвидится. Нетерпеливо дунул пару раз, чтоб сохла быстрее, и откинулся на спинку стула, прокручивая в уме следующую ветку доказательства. Затем нажал побелевшим от натуги пальцем на прообраз будущего "шифта", выдавив тяжелую каретку вверх, и взрезал тишину квартиры очередью стука:
"Для любой вершины Х многогранника и для любого либо, либо. Для любой допустимой точки и."
Потом, дойдя до низа страницы, я вытащу закладку, бережно разложу листы и ручкой аккуратно заполню оставленные пропуски специальными символами, придав фразам осмысленность.
От чемоданчика "Эрики" тянет кожзамом, от самой машинки – металлом, свежей копиркой, краской от ленты, и где-то на грани восприятия в эту симфонию вплетается едва уловимая меловая нота корректора.
Щелк-щелк! Стук-стук! Дррр… Дзынь!
Сегодня я выхожу из тени. Даже выпрыгиваю, являя необычного себя миру.
Да, готов не идеально. Но пока письмо дойдет, пока академик его прочтет, пока осмыслит… Пока обратно письмо полетит, да пока я еще раз на него отвечу… В общем, еще с месяц у меня до личного контакта есть. А если я правильно все рассчитал, то к концу января уже наберу необходимую форму для встречи лицом к лицу с профессионалом высочайшего уровня.
А сейчас – могу заслуженно гордиться.
Да, я переваривал чужие знания и понимания. Чужие. Но как, даже это, было непросто! Давящее ощущение огромной темной области незнания впереди. Многомесячный ее штурм, на когтях и зубах. Стирка, тайком от родителей, носовых платков… Наградой – порывы восторга, когда тебе внезапно открылась очередная, невидимая ранее скрепа мирозданья. И тогда искренне выдыхается: "как прекрасен этот мир!", и тело гудит от радости тугой струной.
Но даже и не это добытое понимание главное. Оно осталось бы мертвым грузом, не умей я им оперировать. В математике важно интуитивное умение уловить порядок, в котором должны быть расположены элементы, необходимые для доказательства. И – да! Эта интуиция у меня теперь есть. Наработал. Развил. Смог.
"Система Ах= может быть разбита на Авхв + А х =, где хв – вектор, составленный из положительных компонент х".
Моя мысль летит вперед, вспарывая темноту, словно солнечный скальпель.
Щелк-щелк! Стук-стук! Дррр… Дзынь!
Хорошо.
Понедельник, 26 декабря 1977 года, полдень
Москва, площадь Дзержинского.
Главный контрразведчик страны заканчивал год предельно вымотанным, но крайне довольным. Пожалуй, даже, счастливым, ибо отчетливо понимал, что происходящее сейчас – пик его профессиональной карьеры, то, о чем будут писать в учебниках. Потом, когда выйдет срок. А для дел такого масштаба и срок должен быть соответствующим – лет этак через сто или, даже, двести.
Иванову, теперь это Григоренко стало отчетливо ясно, чудодейственным образом удалось практически невероятное – глубоко вскрыть разведсети основного противника, и с весны на Второе Главное обрушился девятый вал неотложных задач. Московская часть Управления уже полгода пахала в режиме особого периода: без отпусков и почти без выходных, с раскладушками в комнатах, клубами сизого дыма в кабинетах и круглосуточно работающей столовой.
Но оно того стоило. Многочисленные, копившиеся годами, а, иногда, и десятилетиями, каналы утечки информации взяты под контроль, где-то явно, а где-то и исподволь, оставляя пока предателям иллюзию свободы. Теперь по этим каналам противнику качается хорошо оркестрованная правда.
Правда, правда и почти ничего, кроме правды – нет в этой незримой войне более убойного оружия, чем с умом подобранная правда, способная выдержать многократную перепроверку.
О, это не просто – нарисовать противнику правдивую и непротиворечивую картину мира, отличающуюся от реальной, и чтоб он в нее поверил. Обмануть не в деталях, а концептуально. Это – высший класс контрразведки – не просто найти предателя, а суметь заставить его сторицей отработать нанесенный ущерб.
Но чем дольше шла эта развертывающаяся прямо с колес колоссальная стратегическая игра, тем сложнее становилось сохранить ее целостность и незасвеченность. Поэтому, сбросив текучку по уже выявленным агентам своим замам, сам Григоренко сконцентрировался на парировании возможных угроз. С тем он сейчас и шел к шефу на еженедельный доклад.
