Вячеслав Касьянов - Искушение святой троицы
— Да, — сказал он, задрожав, — например, зáмок.
Произнеся это слово, он вздрогнул: он ощутил, как некий импульс волной прошел по его телу, и что-то неуловимо и непоправимо изменилось. Комната осталась такой же, и собеседник смотрел на него все так же спокойно и вдумчиво, но что-то изменилось.
— Вы хотите его увидеть? — спросил мужчина.
— Да, — прошептал Слава.
Это слово вырвалось у него прежде, чем он успел подумать, но, еще до того, как он сказал 'да', он понял, что обречен.
— Я еще могу открыть глаза, — с отчаянием сказал он, отвечая, скорее, самому себе, но не сомневаясь, что собеседник поймет его слова, и с замиранием сердца приготовился услышать ответ.
— Уже не можете, — спокойно сказал мужчина и почему-то улыбнулся.
Этот безжалостный ответ мгновенно образовал в душе Славы глубокую черную пропасть, и он почувствовал, что проваливается в нее, как в колодец. Слава судорожно вздохнул; вздох, как ни странно, вернул его к жизни, и ему даже полегчало и на секунду показалось, что ничего страшного и не произошло.
— Ну, что же тогда, — храбро сказал он, — когда мы поедем?
— Уже утро, — ответил мужчина и показал на окно, за которым незаметно рождался слабенький бледный рассвет, — можем поехать прямо сейчас. Ваша одежда висит в гардеробе.
…Они вышли на улицу, и Слава остановился на пороге, вздрогнув от неожиданной предутренней свежести. Его окутало прохладным уличным ароматом. Светало; маленький дворик становился больше, призрачные хрущевки выступали из тьмы, слабый солнечный свет растопил ночную тьму неба, и его густая холодная синева стала уходить вглубь и ввысь. Почему-то, увидев рассвет, Слава стал зябнуть еще больше; холод, просветлев, стал как бы осязаемым, и в воздухе висели мириады невидимых морозных кристалликов, которые многократно усиливали его прозрачность и чистоту. Однако, это был приятный озноб; Слава чувствовал, что скоро кристаллы растают, солнечный свет прогреет воздух, и озноб пройдет.
Мужчина, выйдя вслед за Славой, захлопнул дверь подъезда и пошел вперед, но дверь опять открылась, уткнувшись Славе в спину. Спохватившись, он сошел с крыльца, пройдя несколько шагов по скользкому шершавому асфальту. Лужи растаявшего снега к утру замерзли, покрывшись тонкой, как китайский фарфор, ледяной пленкой; под ней двигалась темная вода. Тонкий лед под Славиными безразмерными ботинками крошился с пластмассовым хрустом.
Они сошли с тротуара на дорогу, тянувшуюся вдоль дома. Мужчина повернул налево, в сторону широкого шоссе, на которое она выходила. Слава, немного удивившись, последовал за ним. Когда он ходил в злополучный магазин, он повернул в противоположную сторону, не догадавшись почему-то свернуть сразу к шоссе, на котором были автобусные остановки, а, следовательно, должны были быть и магазины.
Остановка обнаружилась сразу, как только они вышли на шоссе и повернули по ходу движения: она была всего в двух десятках метров впереди. Слава немного оробел и шел позади своего высокого спутника, глядя ему в спину. Он вдруг стал бояться не только обогнать его, но даже идти с ним рядом. Они дошли до остановки и встали под стеклянный навес, рядом с зеленой деревянной скамеечкой. Дерево было холодное и неуютное, поэтому они не стали садиться и ждали стоя.
Город, как и раньше, был пустынен. Правда, сейчас, рано утром, это не выглядело странным. Слава машинально поглядел по сторонам, потому что чувствовал неловкость и хотел занять себя чем-нибудь. Само собой разумеется, что он никого не увидел и тогда, не зная, что еще делать, повернулся к своему спутнику. Тот был совершенно бесстрастен и с какой-то отчужденной вежливостью смотрел в неопределенном направлении.
Помолчав, Слава спросил:
— А еще не рано? Или… автобусы уже ходят?
— Сейчас придет, — отвечал его спутник, взглянув на дорогу.
Они помолчали еще немного.
— А долго ехать? — спросил Слава.
— Нет, — сказал мужчина, — вы даже не заметите, как мы будем в замке.
— Это хорошо, — ответил Слава немного невпопад.
Он в замешательстве посмотрел еще раз на шоссе и увидел приближающуюся из тумана желтоватую, как бы размытую точку.
Автобус, казалось, ехал совершенно бесшумно. Слава мельком подумал, что не было ничего удивительного в том, что даже чуткий Леша не сразу его услышал. Однако, он сам не совсем был уверен в своих ощущениях; хотя город был тих, в голове у него немного шумело, может быть, от прилива крови, связанного с волнением. Чем ближе подъезжал автобус, тем сильнее стучало его сердце, поэтому шум двигателя он воспринимал чисто интуитивно, не давая себе времени допустить его до своего сознания. Автобус подъехал и стал прямо напротив них; двери со скрипом раскрылись. Слава по-прежнему почти ничего не слышал. Его охватил страх. Ужас, который он испытывал, был внезапен, и от этого был еще страшнее. Он знал, с чем была связана его внезапная слабость: до сих пор он просто пытался храбриться, загнав свой страх вглубь и, как будто, избавившись от него, но теперь, при виде непосредственной опасности, сдерживаемый страх вдруг разом вырвался наружу. Слава хотел было повернуться и убежать, но ноги ему не повиновались. Он перепугался окончательно. Такого с ним еще никогда не было.
Мужчина стоял, полуобернувшись и держась одной рукой за поручень.
— Заходите, — сказал он почти весело, — а то мы уедем без вас.
- 'Уезжайте', - хотел сказать Слава, но почувствовал, как под взглядом мужчины он теряет волю и силы и не может издать ни звука.
Его спутник отвернулся, наверное, решив, что никакого понукания больше не требуется, забрался в автобус и уселся на ближайшее сиденье, спиной к водительской кабине. Он был виден в окне: Слава увидел его белую раскрытую ладонь, которая приветливо помахала ему. Двери все еще были распахнуты; видимо, автобус не собирался уезжать без Славы.
С этого момента Слава уже почти ничего не соображал и чувствовал только, как невидимая сила, которой, без сомнения, обладал его зловещий спутник, полностью управляет его телом и волей с такой же легкостью, с какой ими раньше управлялся он сам. Влекомый этой силой, он заковылял к автобусу и поднялся по ступенькам, которые стали вдруг невероятно крутыми и высокими, как скала, и вдобавок, его члены страшным образом отяжелели, словно к ним привязали груз. Когда он, наконец, поднялся на заднюю площадку и перевел дух, двери за его спиной захлопнулись, и почему-то по этому звуку он понял, что ему уже не суждено возвратиться.
Он вспомнил, как, летая в телевизионном космосе, чуть не столкнулся с проклятым автобусом — или же его призраком — и неожиданно понял, что это означало: его космической эйфории суждено было смениться вечным ужасом, то затухающим, то вспыхивающим вновь, и такова была плата за краткий, но столь чудный миг внутренней свободы.
