Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3
Из машин забиралось все, что казалось интересным или нужным. Оружие брать боялись. Зато патронов брали вдоволь. Объяснить, зачем они были нужны мальчишкам, вряд ли кто мог. Наверное, брали, потому что мальчишками и думали, авось пригодятся. Им казалось, что они совершают смелое патриотическое дело, подвиг во имя Родины. В военное время, глядя со стороны, это и в самом деле могло выглядеть большой смелостью и патриотизмом. Ведь, если попадешься, то за такой проступок могли расстрелять. Шла война, могло быть и так. Но вряд ли мальчишеское озорство всерьез можно было считать за осознанное патриотическое действие. От безделья у них чесались руки и была мальчишеская тяга к приключениям. Мальчишкам хотелось сделать чего-нибудь героическое. Немцы, проснувшись утром, проказы мальчишек как будто не замечали. А если и догадывались, то по их пониманию, из-за мелочей не стоило волноваться и зря терять время. Обычно, хорошо выспавшись, заводили свои машины и, попрощавшись с хозяевами, уезжали. Прощаясь, говорили хозяйке дома:
- Матка, карашо, гут, спасиво, досфитанья, ауф вдерзеен, данке зер.
Тем и кончалось короткое знакомство с проезжими постояльцами немцами.
Однажды в зимнюю распутицу, по непролазной грязи по нашей улице проезжала небольшая воинская часть верхом на конях и на телегах. Солдаты были одеты в форму немецких пехотинцев, но разговаривали по-русски. Ехали казаки либо власовцы. Мы, трое парней, стояли возле своего дома и смотрели на проезжающих. Солдаты на повозках ехали в разных позах. Одни сидели, другие лежали. В конце некоторых повозок стояли русские пулеметы 'максим'. Кто-то определил, что это тачанки. Вид у казаков был угрюмый и все это воинство напоминало махновцев из кино. Дорога была разбита, было много выбоин и одна из таких тачанок застряла. Лошади хоть и старались, подгоняемые окриками и кнутами, но вытащить тачанку из колдобины не могли. Солдаты слезли с тачанки и стали помогать лошадям. Движение но дороге приостановилось. Мы подошли поближе. Едущие сзади разглядывали дома, людей. Курили, переругивались. Мы тоже разглядывали их, делали свои замечания. Неожиданно, один из сидящих на подводе, указывая на нас, громко сказал:
- Братцы, да это же жиды стоят, - и продолжал указывать на нас. Нас было трое парней, и все мы была не евреями. Мы были русские. Только на мне было пальто, которое до войны носил дядя Саша и жители котовских из евреев. Пальто было черного цвета и с бархатным воротником. Другой казак громко спросил:
- Где жиды? - и, увидев нас, стал разворачивать пулемет в нашу сторону. Нам было лучше уйти, и мы спрятались за углом дома. Было слышно, как они смеялись. Кто-то сказал со смехом:
- Ой, Петро, напугал же ты жидов. Теперь всю ночь не будут спать.
После этого случая, никому ничего не говоря, я пришел к себе домой и занялся в сарае слесарным ремеслом. В дощечки вбил гвозди, заточил их напильником и вечером незаметно поставил в грязь на проезжей части дороги. Это был своего рода ответ на грубую шутку злых людей, в данном случае, расплата с казаками. Вечером, в темноте на мои гвозди-ловушки наехала не казацкая лошадь, а немецкая автомашина. Машин ехало много. Дорога была узкая, разбитая, покрыта непролазной грязью. Объехать ее было невозможно, и вся колонна остановилась. Возникла пробка. В темноте началось неописуемое. Сигналили задние машины. В темноте бегали шофера, солдаты. Чего-то громко кричали, кого-то ругали. Послышались звонкие повелительные немецкие команды, какие можно слышать только у немцев. Машину быстро откатили на самый край обочины дороги. Движение сразу восстановилось. Гвоздь, проколовший колесо, наверное, так и застрял в покрышке вместе с дощечкой, а немцы сразу же догадались, в чем дело. В отместку за такое отношение к ним, они облили бензином ближайший к машине дом и зажгли его. Светло было, как днем. При свете горевшего дома немцы заменили колесо и уехали своей дорогой. Вокруг дома бегали мирные жители, спасали, выносили из горящего дома имущество. Им помогали соседи. Я стоял возле своего дома и все это видел. По поводу происшедшего во мне ежеминутно возникали противоположные чувства, боролись между собой, и я все время сомневался в правильности своего поступка. С одной стороны, радовался, что навредил немцам, с другой стороны, было жалко соседей, а они жили от нас через два дома.
На другой день по этому случаю было много разных разговоров. Поговорили, и вскоре все забыли. Появились новые события и новые разговоры.
Прошло дня три. Неожиданно утром, когда я еще был дома, к нам в дом явился немец из комендатуры. Он спросил, не здесь ли проживает такой-то человек, и назвал мою фамилию.
- Да, - ответил я. - Проживает. Это я.
Немец велел одеться и следовать с ним в комендатуру. Возникла мысль старого опасения, что меня кто-то видел, когда я ставил на дороге дощечки с гвоздями. Но, чтобы они меня могли так быстро найти, я не мог поверить. Кто-то видел и донес. Потому так безошибочно и пришли ко мне. Лицо немца как будто не выражало злобы. И мне даже показалось, что он чему-то рад. Может быть тому, что так быстро разыскал меня и ему больше не придется ходить по городу выискивать злодея. Когда мы пришли в комендатуру, там, в коридоре у дверей начальства, уже стояло человек пять русских власовцев. Внешне они выглядели забулдыгами и пьяницами. Жандарм велел мне постоять в коридоре вместе с воинами из РОА, а сам куда-то вышел.
Судя по лицам власовцев, можно было предположить, что жизнь их здорово потрепала. Они много видели, ко всему успели привыкнуть, что им нечего терять и они ничего не боятся, а особенно эту, какую-то провинциальную комендатуру. Они говорили о чем-то веселом, смеялись и ни на кого не обращали внимания. Я стоял рядом, обдумывал свою ситуацию и волновался, переживал. Охраны никакой не было и при случае можно было сбежать. Но было бы это правильно? Ведь я даже не знаю зачем меня привели и в чем обвинят. А что будет потом с моими хозяевами? Я знал немецкую жестокость к своим врагам и никак не мог решиться на какое-нибудь действие: бежать или ждать результатов. В это время мимо нас проходил молодой начищенный офицер с погонами СС. Он было прошел мимо нас, но потом почему-то вернулся, остановился возле и стал внимательно разглядывать небритых власовцев. Потом громко, как это получается только у немцев, звонким металлическим голосом скомандовал:
- Мютцен аб!
Власовцы не поняли его, а может быть, не хотели выполнять команду, продолжали молча стоять. Тогда он с одного из них сдернул пилотку, бросил под ноги и с размаху кулаком влепил по физиономии. Все сразу поняли и сняли со своих голов пилотки. Почему он так сделал, я не понял. Раньше такого от немцев я не встречал. Наверное, ему не понравились небритые лица неопрятных российских пьяниц. После случившегося я почувствовал себя еще более неуютно. Подумалось, что начали бить даже не узнав кто мы такие и чего натворили. Утешала мысль, что небритые рожи власовцев и их вульгарно босяцкий вид не понравился эсэсовцу немцу. Про себя подумал, таким человеко-скотам я тоже бы дал по их неприятным мордам. Потом засомневался. Ведь сам-то я тоже русский. Хоть я и не пьяница, но моя физиономия тоже может вызвать у кого-нибудь антипатию и следующий буду я, кому влепят по физиономии. Проходящие мимо меня тоже причисляют к их компании. А может быть это и лучше, если меня посчитают за одного из этой компании пьяниц. Глядя со стороны, оно так и было. После инцидента с аккуратным эсэсовцем, к нам подошел солдат с винтовкой и всем велел выйти на улицу. Нас взяли под конвой и повели куда-то, бог знает куда и зачем. Когда мы отошли метров на сто, неожиданно откуда-то появился немец который привел меня в комендатуру. Увидев меня, он по-немецки спросил: