Марина Дяченко - Привратник
– Как ты можешь… Вспомни прорицание, Аль, «земля присосется к твоим подошвам и втянет во чрево свое… Ветви поймают в липкую паутину всех, имеющих крылья»…
Он говорил все тише и, наконец, замолк.
Эста холодно пожал плечами, взял со стола нож и принялся сосредоточенно царапать столешницу:
– Ты маг, и не мне тебе объяснять. Уж что, казалось бы, ужаснее: взять да и вспороть человеку живот. А если вспарывает хирург? Внешне все выглядит, как бойня: потоки крови, боль, страх… Да только пациент вместо неизбежной могилы отправляется, скажем, на званый вечер… Не сразу, конечно. Спустя время. Но на все требуется время. И все имеет свою цену.
Он оставил стол и задумчиво провел ножом по своей щеке.
– И не надо так смотреть, Орвин. Это, в сущности, болтовня. Может, так, а может, эдак. Но в мире иногда происходят страшно циничные вещи, дружочек.
– «Но стократ хуже имеющим магический дар…» – тихо, укоризненно сказал Орвин.
Эст снова пожал плечами:
– Ну что ж… Но маги на то и маги, чтобы не закрывать глаза тогда, когда так и хочется зажмуриться.
Но тут Ларт, который все это время думал о своем, поднялся, стиснув кулаки. Обвел всех тяжелым взглядом. Уронил вполголоса:
– Хватит.
Тогда оба посмотрели на моего хозяина. Он продолжил тихо:
– «Только Привратник откроет дверь, только Привратник… Привратник откроет, и ЭТО войдет, но не раньше!»
Перевел дух:
– Ты сказал, Аль, его нет на поверхности земли? Где же он? Там, у Двери. У Двери, понимаете? Он пошел открывать. Но мы… Пусть он не успеет. Я, Легиар, готов отдать за это жизнь.
– Я тоже, – сказал нервный Орвин.
Эст только хмыкнул презрительно.
Он шел длинным берегом, увязая по щиколотку в теплом шелковом песке.
Нет, не сейчас. Сейчас он шел темным душным коридором… И истертые ступени вели его вниз, хотя он, кажется, поднимался.
Влажная трава… Не сейчас. Круглые булыжники когда-то звонкой мостовой… Лоснящиеся листья, голубые лоскутки, зеленые заплатки… Оранжевое над изумрудным. Стрекоза отражается в глади… Не сейчас.
Небо низкое, такое, что, кажется, лежит у тебя на плечах. Небо давит и не дает разогнуться. Сбросить!
Тесная коробка, фанерный балаган. Не плачь, если случайно проломится стенка.
Коридор. Поворот. Факел в руке чадит. Где она? Где ДВЕРЬ?
Я открою, и ты войдешь. Вернее, Я войду. Я открою и я же войду. Скоро. Сейчас.
А когда чайки, потревоженные, поднялись над берегом… Парус был еще далеко, светло-синий парус в темно-синем море. Мягко возились водоросли у берега, всплескивали лохматыми ветвями, будто в растерянности. Умирала медуза на буром камне. А я взял ее голыми руками и пустил в воду: «Иди домой».
Иди домой.
Где твой дом, Марран?
Снова поворот. Если факел в руке погаснет… Нет, это ненужная мысль.
Холодно. Широкая полынья, в глубине – темные рыбьи спины… Не то. Туман, тяжелый, как сметана… Не то. Парк. Сад. Фонтан. Дети под присмотром одноглазой няньки. Сад обнесен нарядной оградой, яркой, ажурной, из гладких деревянных палочек… Что – за оградой? Что бывает, когда не бывает фонтанов?
Заглянуть за ограду… Прижаться лицом к деревянным… Нет, это прутья клетки. Это клетка, огромная, ржавая, и я в ней один. Остальные – снаружи.
Вот мальчик, ухоженный, плотный. Разве у него не было няньки? Светловолосый, на носу царапина. Встретился взглядом…
Чего же я стал? Идти… Факел трясется в руке. Зачем было смотреть мне в глаза? Что за сила, что за чудовищные побуждения движут вами, мои соплеменники? Существа, подобные мне?
И лица всех живущих слились в одну харю, глумящуюся, разевающую в хохоте слюнявый рот…
Маленькая девочка на плечах отца. Отец добродушно скалится, подает малышке гнилушку…
Не пытайся заслониться – выронишь факел. Не заслониться. Выжечь.
Кто я им? Кем я прихожусь этим, жирноглазым, в чьих жилах течет вместо крови мутная слизь? Выжечь. Хватит.
Пляшет пламя. Вперед. Там, за поворотом коридора, меня ждет ДВЕРЬ.
Ноги не слушаются. Стали, как вкопанные. Вспоминают, сколько порогов я переступил… А со скольких меня вышвырнули. Нет, не раздумывать. Взялся, так надо идти…
Поворот.
Вот и я.
Мертвая, пустая тишина. Только хриплое дыхание одного человека.
Дверь.
Тяжелая, кованая, неновая, но поражающая мощью. Заперта на огромный стальной засов.
Он остановился, подняв факел. Свистящее его дыхание на минуту прервалось. В наступившей тишине…
ТУК. ТУК. ТУК.
Это снаружи. Кто-то, или что-то, тихонько просит о любезности – приютить. Сколько раз я сам так стучал?
Тихо, вежливо, вкрадчиво. ТУК-ТУК-ТУК.
Справиться с оцепенением. Успокоить трясущиеся пальцы. Факел – в кольцо на каменной стене. Руки должны быть свободными, вот так.
Хватит, никаких воспоминаний. Нет и никогда не было ящерицы на плоском камне. Не было форели в лунной реке. Не было леса, залитого солнцем. Маленький мальчик по имени Гай давно забыл, как его укусила оса. Он вырастет и явится на площадь с корзинкой тухлых помидоров. А спасенная девочка Гарра ищет, кого бы предать. Кого бы передать в желтые руки судьи… Вот они все, стоят рядком, и у каждого в руках треснувший стакан. И сочится из трещин не вода, а…
Хватит. Вот засов. Берись за дело.
И он взялся – и ощутил, как вместо ледяного холода ржавое железо отозвалось горячечным теплом.
Они втроем сидели за круглым столом в кабинете – тем самым, чья столешница была расписана причудливой вязью магических символов. Руки их лежали ладонями вниз, и стол дробно трясся, и вздрагивал пол под ногами. В буфете звенела посуда, тяжело раскачивалась люстра под потолком.
– Аль? – высоким птичьим голосом вскрикнул Орвин.
– Не вижу, – глухо, напряженно отозвался Эст.
– Вместе, – выдохнул Ларт. – Еще раз, вместе! Ищите его, ну!
– Стой, – Орвин, страшно побледнев, опрокинулся назад вместе со своим креслом. Легиар и Эст вскочили:
– Что?!
– Ничего, – с трудом ответил Орвин, лежа на полу. – Я между вами… Задыхаюсь. Вы меня сдавили, как тисками…
– Как Маррана, – сказал Ларт тихонько. Орвин дернулся:
– Не шути так, пожалуйста…
Ларт подал ему руку и рывком втянул в круг:
– Время… Время идет. Он у Двери. Еще попытка.
В прихожей послышались чьи-то быстрые шаги. Я похолодел, но Ларт быстро на меня глянул, и я, покрывшись холодным потом, поплелся навстречу.
Это была всего лишь она, женщина по имени Кастелла, побледневшая, осунувшаяся, с болезненным вопросом в лихорадочно блестящих глазах. За ней тянулся по полу длинный траурный шарф.
Увидев меня, она приостановилась было и хотела что-то спросить, но я опередил ее, отпрыгнув назад и всем видом приглашая, нет, умоляя войти. Она, так ничего и не сказав, нерешительно двинулась за мной.
