Ксения Медведевич - Сторож брату своему
— Читай.
Та ссутулилась, задергала связанными руками.
— Читай, сука, — он шлепнул ее по щеке.
Слизывая текущую из носа кровь и дрожа, Кабиха водила глазами по строчкам.
— Запомнила?
Рабыня кивнула.
— Попросишь об этом во время попойки, перед которой наставник Бишр передаст тебе перстень с рубином.
Кабиха снова кивнула и еще сильнее залилась слезами.
Фархад ударил ее еще раз, перевернул на живот, надел на палец кольцо, развязал локти, по традиции дал пенделя в зад и вышел из комнаты.
Бумажку он кинул в стоявшую на галерее жаровню. И проследил, чтобы от нее не осталось даже пепла, старательно разворошив угли стоявшей у стены кочергой.
Харат,
дворец наместника,
следующий день
Верховой сильный ветер сносил дождевые струи — они били в туго натянутый провощенный плотный шелк. Пока занавес в арке выдерживал напор мокрой стихии.
Абу-аль-Хайджа сидел, устало прислонившись к по-зимнему холодной стене. Поди ж ты, весна называется… Изразцы за спиной прямо-таки леденили позвоночник. Бедуин мрачно отлепился от сине-голубой плитки и сунул за спину подушку. Голова неудобно откинулась. Тьфу ты, сюда бы седло его любимой верблюдицы, белой красавицы Саибы! Тогда бы он устроился как положено, а не вертелся, как червяк в мелкой луже…
— Отец!
Голос Абида скакнул в гулком зале, как шарик для игры в чауган. Единственная приличная игра у этих горожан. А то выдумали — шахматы. Воистину, только парсы, и то покоренные, способны часами сидеть друг против друга на заднице и, как скоты, таращиться в эту клетчатую доску. Ему еще пробовали доказать, что шахматы — азартная игра и игроки делают ставки. Азартная, как же…
— Отец, я забыл, такиф заходят в Хиджаз?..
Потирая затекшую — или застуженную? ну и холод, ну и холод у них в этом поганом Хорасане, — спину, Абдаллах поднялся и поплелся к разложенной на полу карте Пустыни Али.
На самом деле, на полу лежала даже не карта, а целое громадное покрывало, по которому свободно прогуливались Абид, Тарик и двое богато одетых бедуинов из племени кайс. Подойдя, Абу-аль-Хайджа наступил прямо на лаонскую границу.
Нерегиль, задумчиво шевеля ушами и покусывая нижнюю губу, смотрел на волнистое изображение горной цепи — Паропанисады четко разгораживали земли верующих и Сумерки.
— Скажи мне, Абдаллах, — наконец, разродился вопросом самийа, — а вам не приходило в голову попросить прохода через лаонские земли?
Кайситы переглянулись — и расхохотались. Абид тоже засмеялся, хлопая себя по ляжкам и пританцовывая. Абу-аль-Хайджа не удержался и тоже хмыкнул.
— Что такого смешного я сказал? — настороженно поднял уши нерегиль.
— Через лаонские земли… Проход… — один из кайситов аж перегнулся пополам и вытирал выступившие слезы. — Проход… через лаонские земли…
Абид тоже вытирал глаза рукавом.
— Это невозможно, сейид, — мягко пояснил Абдаллах любопытно раскрывшему глаза самийа. — В Лаоне уже второе столетие все воюют против всех. А сейчас там и подавно идет такая свалка, что наши междоусобицы по сравнению с ихними — как куст аладжаны против финиковой пальмы.
— С нами кочевала одна их семья, сейид, — покивал отсмеявшийся кайсит. — Ихний клан весь вырезали, под корень. Они ждали, когда вверх возьмет какой-то из союзных родов. Дождались, так обратно бросились, как те львы.
— Они часто забредают к нам в кочевья, — усмехнулся Абу-аль-Хайджа, — У них пожар, так они, как искры и головешки, вылетают в Большую пустыню. Свои им ненавистнее, чем мы, чужие.
— Понятно, — вздохнул нерегиль. — В Лаоне, получается, тоже хлам, а не государство… Нигде нет порядка.
И ушел к зеленому пятнышку Таифского оазиса.
— А большая была эта священная роща? — присев над картой, поинтересовался Тарик.
Абдаллах не успел ответить — со стороны перехода в Большой двор донесся быстрый топоток, и в низенькую арку влетел гулямчонок:
— Сюда идет эмир верующих!
Из перехода уже долетал звук множества шагов — шаркающих туфель и цокающих набойками каблуков. И высокий манерный голос, пришепетывающий и гортанно раскатывающий «р»:
— О мой эмир! Ты как всегда прав…
«Прр-аав» — Кавсар по столичной моде растягивал гласные. Счастливый смех аль-Амина вторил словам евнуха.
Не дожидаясь, пока халиф покажется в зале, все опустились на колени и прижали лбы к полу. Абу-аль-Хайджа снова проклял здешний климат — проклятый мрамор леденил ему даже глаза.
— Ну, что у вас тут…
Шаги остановились.
— Разрешаю поднять головы и смотреть на нас!..
Голос подозрительно ломался. Абу-аль-Хайджа оценивающе поглядел, как халиф опирается на плечо высокого безбородого красавца: так и есть, пьян. Запинаясь и пытаясь не шататься, аль-Амин высоко вздернул голову в роскошной многоцветной чалме — его, естественно, мотнуло. Халиф крепче сжал локоть на шее Кавсара, теснее прижимаясь к евнуху. Тот, улыбаясь, запрокинул белое смазливое личико и что-то зашептал аль-Амину на ухо. Блестя нетрезвыми глазами, халиф улыбался и слушал.
Бедуин покосился в сторону нерегиля: тот продолжал, как и все, стоять на коленях, опустив голову. На шепчущегося с евнухом аль-Амина он не смотрел. Порыв ветра бросил в натянутую ткань занавеса мощную дробь капель. На дворе монотонно бурлило и шелестело — дождь и не думал прекращаться.
Наконец, халиф счастливо оглядел любимца и запечатал тому рот длинным поцелуем. И легонько оттолкнул от себя — подожди, мол, потом договорим.
И сделал несколько неверных шагов в сторону нерегиля. Тот недобро прижал уши.
— Ну? Мне тут докладывают, ты и не думаешь идти в поход! Что молчишь, говори!
«Докладывают». Конечно, докладывают. Вторая неделя уже пошла со дня торжественного въезда эмира верующих в город, и только сегодня у нашего повелителя нашлось время, чтобы увидеть главнокомандующего. Видимо, оттого, что третьего дня пришли истошные донесения из Ракки — да что там Ракки, из Белых селений под Нисибином: карматские отряды свирепствовали по всей аль-Джазире и даже севернее. Людей сотнями уводили в плен, гнали, как собак, со сворками на шее. Исчадия ада появлялись, как призраки, в одном месте, — чтобы нанести ошеломляюще кровавый удар и сгинуть, как кутрубы поутру. И тут же появиться в другом месте, в десятках фарсахов от разоренного накануне вилаята — и снова жечь, грабить, убивать, угонять в рабство.
— Я спрашиваю, почему не идешь в поход! — аль-Амин капризно топнул ногой в изящной туфле.
С трудом выговаривая слова и то и дело откашливаясь — словно его что-то душило — нерегиль, наконец, выдавил:
