Айя Субботина - Время зимы
Бунт, который подняли несколько обожравшихся землевладельцев, пришлось усмирять мечом. Сперва Арэн как новый хозяин Замка всех ветров, обезглавил смутьянов-землевладельцев, а после забрал по одному ребенку из каждой семьи крестьян, что пошли за своими хозяевами. Дети остались рабами в замке и, хоть обращались с ними хорошо, участь их была незавидной: в Дасирии никогда не становились свободными те, кто носил клеймо раба, а так же их дети, и дети детей. В назидание за то, что подняли руку против единственного владыки над всеми землями, что находились под пурпурным стягом Арэна из рода Шаам! — так распорядился дасириец. Он знал, что решение его жестоко, но земля, много лет не знавшая хозяйской руки, требовала сурового правления. Арэн слышал, что за глаза его давно называют Арэн Кровавый, презирал себя за то, что рождает в сердцах людей презрение, но продолжал насаждать свои порядки. Уезжая их дома, обрадованный, что снова окажется в кругу друзей, дасириец рассчитывал ненадолго скрыться от неприятного прозвища. Так и стало, только теперь на его шее висело три десятка людей, о которых следовало заботиться. Никто не просил Арэна взваливать на себя такую ношу, но он не умел поступать иначе. Благородство слишком дорогая роскошь, любил говорить Раш. Арэн только теперь осознал, как сильно завидовал карманнику, боясь признаться в том даже себе самому.
— Проверьте, чтоб прибрали все с потолков, как бы кого не пришибло, — распорядился Арэн. — И не шумите, ради всех богов.
Дети, кто постарше, занялись обустройством пещер и присматривали за малышней, мужчины наспех собирали в мешки песок и стягивали его к входу. Тех немногих овец, что уцелели, пришлось прирезать и теперь женщины потрошили туши, благо, что осталось два мешка с солью, чтобы переложить мясо. Шкуры расстилали тут же на берегу, чтоб их подсушило скудное солнце.
— Нужно ехать, — поторапливал Арэн мужчин.
Солнце давно перевалило за полдень. Арэн поднял ладонь с растопыренными пальцами, на глаз меряя расстояние меж горизонтом и солнцем, что изредка выглядывало из-за туч. Еще не скоро до заката, но дасириец предпочитал не засиживаться. Его все больше тревожило затишье за их спинами. Неужели разведчики ошиблись? Спрашивать было не с кого — оба северянина ушли в Хеттские горы и теперь судьбы их были во власти богов.
И все же, внутреннее чутье подсказывало, что мужчины не ошиблись. Но если так, почему тогда с юга не тянется черный туман пожарищ? Вместо того висит зловещая тишина, будто время замерло.
Северяне, двое из четырех, что ехали с Арэном, простились с женами, поцеловали детишек и взобрались на спины лошадей. Животные тянули головы, прижимали уши и пятились.
— Зверя чуют, — сказал один из деревенских. — Приглядывайте за женщинами.
Слова предназначались тем троим мужчинам, которых дасириец, несмотря на все протесты, заставил остаться и присматривать за лагерем. Как человек, видавший и знающий всякое, он никогда не оставлял свой дом без воинов. Незаметно для остальных, горько усмехнулся, почесав подбородок, что уже несколько дней не знал бритвы. Вся его "армия" состояла из семерых крестьян, и лишь у одного из них нашелся меч, да и тот бронзовый и давно не востренный. Арэн предложил мужчинам взять что-то из своего уцелевшего снаряжения, но те поспешили отказаться, мол, не учены, с вилами и острогами сподручнее. Дасириец не спорил: даже смертоносный клинок требовал умения и сноровки в обращении.
Выехали. Погода сжалилась, мороз утих, а снег обратился мелким дождем и поливал головы всадников. Очень скоро по волосам всех пятерых стекали мелкие ручейки. Северяне отплевывались, ругались; лошадей все чаще приходилось пускать легкой рысью, так сильно раскис снег. Копыта коней вязли, отчего животные нервничали пуще прежнего.
— Тихо, что в могиле, — сказал бородач, ехавший по правую руку Арэна. — Какого лиха премся в глотку к тварям, господин? — уже ворчливо добавил он.
— Потому что мне тоже не нравится затишье, — отвечал дасириец. — И я предпочитаю собственными глазами поглядеть, что сталось с Яркией. Если шараши не стали жечь домов, значит не хотят стать заметными и выдать себя. Мне это не нравится.
— Верно все, — поддержал тот, чей лоб едва ли не в половину посинел от расползшегося кровоподтека. — Хоть знать будем, чего на уме у поганых тварей Шараяны.
— А мне за женку тревожно и дите, — отозвался один из тех, что ехали позади. — Что как море рассердится? Близко у воды без спроса попортили овечьей кровью владения Велаша.
— Не кликал бы беду, Олаф, — прикрикнул на односельчанина "синий лоб".
— Помолчали бы вы все, и так как на ладони, так еще пусть ветер речь разнесет. — Арэн остановил мерина, приподнялся в стременах, разглядывая путь впереди. Только мелкий дождь да неповоротливые тучи.
Еще какое-то время ехали вперед, стараясь держаться кучно. Арэну казалось, что они уже достаточно далеко от побережья: как бы там ни было, а дасирийцу не хотелось надолго оставлять без присмотра женщин и ребятню.
Дорогу перегородил земляной холм. Арэн помнил его. Здесь еще несколько дней назад лежал снег и сани прошли без труда. Теперь же даже куцая насыпь казалась неприступной: талый снег мешался с землей, студенистая жижа пузырилась под припустившим дождем.
— Придется объезжать.
Арэн первым повернул коня, наугад, вправо. Смахнул ладонью дождевые потоки, что застили взгляд и только потом услышал возню. Шум сделался громче, следом за ним пришло хлюпанье, будто сразу несколько ног месили грязь. Северяне тоже услышали, остановили коней, выстраиваясь по двое. Чавканье усилилось. Лошади дружно заржали, даже спокойный мерин Арэна встрепенулся, стал на дыбы и забил копытами дождь.
Ответом ржанию стал высокий трубный звук, от которого дасирийцу сделалось жутко. Звук повторился, теперь более протяжный и грозный. Словно за коротким холмом прикорнул сам северный ветер и теперь, разбуженный неосторожными всадниками, испускал боевой кличь.
Еще раньше, чем Арэн услышал громкие выкрики "Мамонт! Мамонт!", он увидел острые бивни, что покачиваясь выплывали из-за насыпи. Мерин продолжал плясать, выбивал грязь копытами и громко ржал. Дасириец едва не вывалился из седла, когда конь сделал отчаянную попытку повернуть.
А между тем, следом за бивнями, показался длинный мохнатый хобот толщиною в руку крепкого мужчины, голова, заросшая густым бурым мехом. Огромная мохнатая туша показалась целиком. Арэн слышал о мамонтах многие легенды и часто видел их на гравюрах. Часто их называли "ходячими горами Артума". Но живого мамонта дасирийцу довелось видеть впервые: он мало чем отличался от своего южного собрата слона, что в большом множестве водились в Эфратии и Тутмосе. Их рознила только шерсть, которой мамонт порос весь, от хобота до ног, и размер бивней. У того, что сейчас загораживал собою горизонт, бивни были светло-серыми, расходились в стороны и загибались внутрь, будто оглобля.
