Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК
Ничего не возразил ему Бьярки, только сидел отвернувшись и уставившись в очаг, где красиво и медленно танцевали лоскуты пламени. И представлялись ему картины родного дома, что горел и никак не мог сгореть до конца. Картины, никогда своими глазами не виденные. Так и молчал бы он до скончания веку, если бы Локи не утратил терпение и не спросил:-
— Что, слаф, тоскливо тебе?
— Тоскливо, Локи, — наконец ответил Бьярки.
— А отчего тебе тоскливо, слаф? — спросил Локи.
— Тебе ли не понять, Локи, — ответил Бьярки.
— И как ты думаешь поступить со своей тоской? — спросил Локи.
— Я хочу от нее избавиться, — сказал Бьярки. — Только ума не приложу, как.
— Быть может, ты хочешь кого-нибудь убить? — спросил Локи.
— Нет, Локи, не хочу, — ответил Бьярки.
— Тогда, может быть, ты наконец хочешь выпить? — спросил Локи.
— Нет, не хочу, — сказал Бьярки.
— А будешь? — спросил Локи.
— Да, буду, — сказал Бьярки.
— Или я слишком много развлекался нынче, — сказал Локи, — и уже не могу отличить желаемого от действительного, или ты впрямь становишься мужчиной.
С этими словами он подозвал к себе одну из разгуливавших по хижине овец, отломил ей рог, который, словно по волшебству, вдруг распрямился, сделался велик и вместителен, и даже покрылся бронзой, и налил туда браги из стоявшего перед ним кувшина.
Бьярки поглядел на овцу, а та поглядела на Бьярки. Парню померещилось, что она смотрит на него, как на брата.
Локи тем временем осушил рог до капли, утерся ладонью и звонко крякнул.
— Vsjak pjot, da ne vsjak krjakaet! — гаркнул он на том самом непонятном языке, из которого Бьярки, к своему изумлению, понимал каждое слово. — Хороша бражка, клянусь правой рукой Тюра и пивным котлом Хюмира!
— A, jebis ono konjom! — воскликнул Бьярки на том же диковинном языке. — Наливай!
20
Когда Хейд вернулась в свой дом, то обнаружила там Локи и Бьярки. Они сидели за столом и бражничали.
— Вот вы где! — закричала Хейд. — Мои убийцы уже на дворе, а вы тут брагу хлещете?
— Помолчи, женщина, — сказал Локи.
— Помолчи, женщина, — повторил за ним Бьярки.
— Мать моя Рианнон, повелительница луны! — воскликнула Хейд. — Будь ты неладен, Локи! Чтоб твои волосы где росли вылезли, а где не след выросли! Чтоб отныне и во веки веков звали тебя Локи Плешивый или Локи Мохнатый Язык, и никто не знал тебя под другими прозвищами! Чтоб уши твои опали, как осенний лист, а брови утянуло до затылка! Чтоб глаза твои свело к заднице твоей, и ты ходил запинаясь да падая! Чтоб твой нос к нижней губе прирос, как сморкаться — так плеваться! Чтоб рот твой забыл, как в нем пенится брага! Чтоб зубы твои болели от сладкого и горького, от горячего и холодного, от черствого и мягкого, от заката солнца и смены лунных фаз! Чтоб голова твоя на шее не держалась, то в грудь носом, то по хребту затылком! Чтоб глотка твоя ссохлась в ржаную соломинку, ни пожрать ни выпить! Чтоб не говорить тебе, а каркать, не смеяться, а хрюкать, не петь, а блеять! Чтоб имя тебе было Локи Хрюкосмех или Локи Блекотун, и так тебя выкликали на тинге, когда придет охота повеселить бондов! Чтоб жилы высохли в твоих корявых лапах! Чтоб пальцы твои скрючило, как дохлого паука в осенней паутине, ни бабу прижать, ни рог удержать! Чтоб десницу не поднять, шуйцу не опустить, только в поле торчать да ворон пугать! Чтоб тебе горб вырос где не надо! Чтоб тобой волков пугали темными зимними ночами! Чтоб у тебя...
— Остановись, женщина, — взмолился Локи. — У тебя уже язык заплетается от проклятий, а ведь ты не добралась даже до моих ребер!
— Доберусь еще, будь уверен, — обещала Хейд. — Я только в раж вошла. Зачем ты напоил мальчика допьяна, злокозненный гоблин?
— Какой же это мальчик, — удивился Локи, — когда он высосал твоего паршивого пойла втрое против моего?
С этими словами он наполнил рог и подал парню.
— За хозяйку дома! — сказал Бьярки, и они выпили.
— За встречу с хозяйкой дома! — сказал Локи, и они выпили.
— За нашу встречу! — сказал Бьярки, и они выпили.
— За встречу хозяйки дома с нами! — сказал Локи, и они выпили.
— За нас, красивых! — сказал Бьярки, и они выпили.
— За нас, е...ливых! — сказал Локи, и они выпили.
— За нас, могучих! — сказал Бьярки, и они выпили.
— За нас, е...учих! — сказал Локи, и они выпили.
— За тех, кто в море! — сказал Бьярки, и они выпили.
— За тех, кто в поле! — сказал Локи, и они выпили.
— За тех, кто не с нами, и о том печален! — сказал Бьярки, и они выпили.
— За тех, кто против нас и скоро через это пострадает! — сказал Локи, и они выпили.
— За врагов наших, чтоб их тролли драли! — сказал Бьярки, и они выпили.
— За врагов наших, чтоб их дверги мяли! — сказал Локи, и они выпили.
— За врагов наших, чтоб им не довелось поутру похмелиться! — сказал Бьярки, и они выпили.
— За врагов наших, чтоб им в Мидгарде пусто было, а в Нифльхеле полно! — сказал Локи, и они выпили.
Но тут в дверь грубо постучали. Это был Вальдимар конунг и те его люди, что еще держались в седлах.
— Открывай, колдунья! — сказал Вальдимар конунг. — Пришла твоя смерть.
Хейд стала бледной как полотно. Она не тронулась с места, потому что ее босые ноги примерзли к полу. Зато поднялся Бьярки, хотя еще недавно казалось, будто он так переполнен брагой, что не сможет пошевелить и пальцем.
— Эх, — сказал он с тоской в голосе. — Jobanoje koromyslo! Всех погублю, кого не залюблю!
— Постой, — сказал ему Локи, смеясь. — Возьми хотя бы меч.
— Для чего мне меч? — спросил Бьярки печально. — Я этих вояк и женской юбкой разгоню.
И он потянулся, чтобы стащить с Хейд ее одежды, но не достал. Тогда он заплакал, словно от великой обиды, и распахнул дверь ногой с такой силой, что та отлетела далеко во двор, напугав коней и повалив троих воинов Вальдимара конунга.
— Зачем вы пришли, добрые люди? — спросил он грустно. — Разве не видите, что мы здесь брагу пробуем? Эх, вот было бы хорошо надругаться над вашими матерями!
— Я помню тебя, — сказал Вальдимар конунг. — Ты тот самый раб, что был послан уродливым стариком-толмачом за свежим элем, да так и не вернулся.
— Разве кто-то может уйти от такой браги, что здесь подают? — удивился Бьярки.
— Не стоило бы тебе паясничать в свой последний час, — сказал Вальдимар конунг. — Ведь я конунг.
— Какой же ты конунг, — с кручиной в голосе спросил Бьярки, — если голой задницей ежа не убьешь?
