Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — бургграф
Он перекрестился, вскрикнул шокированно:
— Сын мой, что ты глаголишь?
— Язычникам, — пояснил я, — было хорошо, у них — фатум! Рок. Всё расписано заранее, как что будет и чем кончится. Потому жулье и продумало такую штуку, как пророчества, чтобы пытаться заглядывать в будущее и узнать, что же там тебе светит и кто победит на турнире в будущем году. Увы, эти предсказания годились только для дохристианских... нехристей. В христианстве фатума нет, человек свободен, потому он и люпус эст. И нет никакой Книги Бытия, в которой записано всё грядущее. Херня всё это, даже Бог не знает, что будет. Ему самому интересно, чем всё кончится.
Он сказал шокированно:
— Как это не знает? Сэр Ричард, что вы такое говорите? Господь всеведущ!
— В сравнении с нами, — уточнил я. — Для своей собаки я тоже бог. Господь дал нам часть своей души, своего «Я», потому мы, люди, в отличие от животных властны над своим будущим. Так что, святой отец, колитесь, что мне еще надо знать об этом городе. Вообще-то у меня типа чисто утилитарная миссия: защитить госпожу Амелию, но если попутно можно как-то ослабить иго Бриклайтов, а то и вовсе сбросить — буду рад.
Он вздохнул, глаза доверчивые и напуганные, как у ребенка, подрагивающей рукой указал мне на дверь крохотной кабинки.
— Это что, — спросил я с непониманием, — исповедальня?
Он не ответил, вошел в соседнюю дверь. Я вздохнул, зашел, как он и указал, в помещение не просторнее телефонной будки, сел на единственный стульчик. За тонкой решетчатой перегородкой, что закрывает собеседника полностью, чувствовалось, как отец Шкред с тяжелым вздохом опустился на сиденье. Я слышал его дыхание, вот он высморкался, а я, даже не включая второе зрение, видел, как утерся большим клетчатым, словно шотландский килт, платком, мелькнула монограмма, затем я услышал:
— Итак, сын мой, расскажи, что тебя тревожит, что смущает твою душу?
Я невольно усмехнулся, этот простой деревенский священник знает только накатанные дороги, в семинарии обучили этой процедуре, вот и уцепился за нее.
Я ответил вопросом на вопрос:
— Святой отец, если скажу такое, вы уверены, что сможете помочь? Мир велик и сложен! Вы знаете не всё.
— Только Господь знает всё, — ответил он, я видел, как он перекрестился. — С его помощью и попробуем найти ответы.
— Это хорошо, — ответил я слишком серьезно, — когда сам Господь помогает. Это неплохой помощник. А смущают мою душу такие вот мелочи: кто виноват и что делать? И еще один вечный: как обустроить... тьфу, ладно, хрен с нею, сама обустроится, как вообще обустроить, чтобы всем было хорошо? Это не слишком простые вопросы, святой отец? Может быть, спросить что-то посерьезнее?
За перегородкой раздался скорбный вздох.
— На простые вопросы труднее всего найти ответы. А на сложные... да, на них обычно ответы лежат на поверхности. Но и на простые, и на сложные отвечать легче, если не сам ищешь, а советуешься с теми, кто видел больше, знает больше.
— Это вы, святой отец?
Снова вздох, в голосе послышалась отеческая укоризна.
— Судя по твоему задиристому тону, сын мой, ты еще во всеотвергающем возрасте. Это надо пережить... У одних он проходит быстро, это самые умные люди, у других затягивается на всю жизнь... эти люди, увы, не умнеют, не развиваются. Они могут быть очень хорошими людьми...
— ...но хреновыми христианами, — закончил я. — Всё-таки Господь за тех, кто созидает, а не отвергает и разрушает. Всё отвергают только в детстве, это я знаю, святой отец. И что детство у некоторых придурков затягивается, тоже знаю. Их тогда обзывают зелеными, а то и вовсе демократами. Всё-таки отвергателем жить проще, чем созидателем. Но ведь и Господь Бог, и его противник — не стану упоминать его имени в церкви — созидатели?
Он сказал проникновенно:
— Сын мой, созидание созиданию рознь. Когда создали плуг — это святое дело, а вот когда меч...
Я промолчал, что плуг тоже создал Сатана, не стоит влезать в пустые споры, мне нужен союзник, а не оппонент, зашел с другой стороны:
— Святой отец, как я уже сказал, я хочу защитить госпожу Амелию. Кроме того, меня смущает положение в городе. И запустение церкви в том числе. Хотя и город, и церковь, как вы понимаете, меня волнуют меньше, чем госпожа Амелия.
Я чувствовал, как он скорбно усмехнулся.
— Мне кажется, сын мой, что запустение церкви тебя уж никак не волнует. Удивляет, но не волнует. А что не нравится в городе?
— Падение нравов, — ответил я. — Приятно, конечно, что любую женщину в этом городе легко пощупать и задрать ей подол, какое счастье, что трусы еще не придумали!.. Но всё-таки это, как я уже понимаю, аукнется падением производства чугуна и стали... Ну, хоть чугуна и стали еще нет в нужном объеме, но производство кнутов, хомутов и телег — тоже не должно падать. Я за это переживаю, как гражданин... э-э...человечества. Во всяком случае, должен переживать.
Я говорил это, сочиняя на ходу, а потом сообразил, что нечаянно угодил в точку. В самом деле, там, где только развлекаются — хрен работают. И старые запасы проедают, как у нас принято с Нового года до Старого. В это время производство стоит, страна ходит пьяная и счастливо блюет вчерашним оливье.
Он сказал грустно:
— Сын мой, ты преувеличиваешь. Не все женщины в этом городе встали на порочный путь. Есть и достойные...
— Святой отец, — возразил я, — если порочные женщины на глазах у непорочных сколачивают состояния, обирая пьяных матросов, то и у самых непорочных нравственные устои дадут трещину. Каждая подумает: вот сижу я, непорочная дура, никто меня не замечает, а вот та и своим телом пользуется себе на радость, и денег скопила, и замуж выйдет... пусть не здесь, так в другом городе, где ее не знают...
— Господь всё замечает, — возразил священник. — И все получат по заслугам.
Я поморщился:
— Святой отец, загробной жизнью пусть распоряжается сеньор Бог, а вы, церковь, должны позаботиться о земной.
— О земной заботятся отцы города...
— Не-е-ет, святой отец, не увиливайте. Церковь заботится как раз о земной жизни. Скажем так: чтобы человек прожил достойно и откинул копыта хорошим человеком, после чего его поволокут не в ад, а в рай, где кущи... А город впадает, святой отец, впадает!
Он помолчал, я чувствовал, как он возится там, вздыхает, наконец сказал осторожно:
— Сын мой, это же исповедь... Ты собирался облегчить свою душу. Ко мне за этим и приходят.
— Святой отец, — ответил я с сожалением, — мою душу как раз это и смущает. Надо сказать, что мне такой город... город греха, если говорить точно, как раз нравится. Все мы любим грешить, чего ж тут врать? Это ж какая красота, когда можно оттянуться на каждом углу, везде выпить, пожрякать мясного в постный день, поиметь ту женщину, потом эту, а затем вон ту... И никаких сложностей!
