Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — бургграф
Он прохрипел:
— Ну, держись! Здесь тебе доспехи не помогут!
— Господь поможет, — ответил я и перекрестился как можно благочестивее. — Он наша единственная защита и опора.
Кузнец с рычанием ринулся вперед, кулаки его заработали, как стенобитные тараны. Я отступал, удары принимал на плечи и локти, а от самых тяжелых уворачивался. Мой первый же удар разбил ему нос. Кровь хлынула из ноздрей быстрыми горячими струйками, залила грудь. Он разъярился, ринулся сломя голову.
Плечи ныли, словно по ним бьют бейсбольными битами. Он старался сойтись в ближнем бою, с его короткими толстыми руками будет явное преимущество. Я отпрыгивал и всё время бил в лицо встречными.
Снова хрустнул нос, на этот раз кровь брызнула во все стороны. Он зарычал, в глазах ярость и жажда убить немедленно. Я снова отпрыгнул и ударил сильно и жестко в челюсть. Не попал, он успел наклонить голову. Пальцы ожгло острой болью, не иначе как сломал палец.... Тут же боль утихла, я остался на месте и выдерживал атаку, останавливая напор длинными ударами в лицо.
Тело его казалось крепким, как дерево, кулаки всякий раз после удачного удара болезненно ныли. Он ладонью смахнул кровь, заливающую глаза из рассеченных надбровных дуг, ненависть полыхает в узких, как щели дота, глазницах. Щеки рассечены так, что выступают окровавленные кости, на месте носа торчат обломки тонких, как лапы воробья, залитых кровью хрящей, вместо губ — размочаленные тряпки багрового цвета.
Промахнувшись, он сильно завалился вперед, я быстро перехватил его за руку и помог рухнуть лицом на булыжный тротуар. В толпе ахнули, когда он грянулся, как подкошенный бык, но сумел вскочить быстро.
Рубашка лопнула и начала сползать, мешая движениям. Он с рычанием сорвал ее, обнажив валуны плеч и чудовищно мощную грудь, ринулся, как горная лавина. Я снова отпрыгнул, ударил в лицо, что уже превратилось в кровавую маску, снова ударил, стараясь сделать его таким, чтобы долго не мог показаться на улице.
Кузнец бил люто, каждый удар сотрясал меня, тело стонало и жаловалось, боль пронзала при каждом ударе. Я сцепил зубы и наконец перестал отпрыгивать, только до предела взвинтил темп, встречал его сильными ударами не давая приблизиться вплотную. Кулаки мои с чмоканьем били размочаленное кровавое месиво, брызги разлетались веером. Хрустнуло еще и еще, кузнец захрипел и выплюнул кровь с белыми комочками зубов.
— Не хватит ли... — прохрипел я.
Он прыгнул, я не устоял, мы повалились, он ухватил меня и начал бить головой о тротуар. Невероятным усилием я вывернулся, отскочил чуть ли не на четвереньках, роняя достоинство, а когда поднялся, кузнец уже на ногах, страшный, залитый кровью.
Он бросился на меня, как огромный разъяренный бык, и тут я ощутил, как с меня слезла шкура образованного человека. Я зарычал и встретил его прямым правым. Он содрогнулся всем телом, я бил снова и снова, его трясло, как дерево в ураган, но упрямо отказывался упасть и сдаться, поднимал руки для защиты. Хрустнуло под моими кулаками снова, на этот раз челюсть, я ударил еще и еще, вкладывая всю силу, сделал шаг вперед, ударил снизу под подбородок.
Голова его запрокинулась, открывая незащищенное горло.
— Я мог бы тебя убить, дурака, — прохрипел я, — но кто тогда работать будет...
Колени его начали подгибаться, но я уже не стал удерживать рвущуюся из меня ярость, ударил сильно и страшно в кровавое месиво лица. Хрустнуло еще громче. Гигант рухнул навзничь и застыл, раскинув руки.
Я сжал и разжал кулаки, в толпе ошарашенное молчание. Их богатырь, кумир всего города, превратился в кусок окровавленного мяса. Его кровь натекла даже в сапоги, а я выгляжу достаточно свежим, чтобы драться с остальными.
Успех надо закреплять, я сказал громко:
— Будем считать, что на этом остолопе я только разогрелся. Есть кто покрепче?.. А то я только в азарт начинаю входить! Теперь бы убить кого... Есть желающие драться до смерти?
По рядам прокатилось испуганное бормотание. Народец начал пятиться, головы опускают, чтобы не встречаться со мной, как в джунглях с гориллой, взглядами, вдруг да я сам захочу выбрать для драки. В задних рядах просто повернулись и убежали.
Через минуту остались только я, распростертый кузнец и двое парней явно не бойцовского вида. Испуганно глядя на меня, они кланялись и бормотали:
— Ваша милость, мы заберем его, а?.. Это наш... Мы унесем его, можно?
— Забирайте, — разрешил я. Порывшись в кармане, достал золотой и бросил на залитую кровью грудь. — Это ему на лечение. Новые зубы вряд ли вставят, так хоть хлеба ему помягче...
Глава 4
Церквушка выглядит еще заброшеннее, как будто после моего визита прошло лет двадцать. Но отец Шкред всё так же на коленях перед аналоем, я услышал тихие слова молитвы, священник просит дать ему силы, ну а как же, щас даст, подставляй карман.
— Приветствую, отец Шкред, — сказал я, подходя ближе. — Хорошим делом занимаетесь: просите, просите, просите... Весь мир чего-то да просит у Господа. И хотя бы один подумал что-то дать!
Он с трудом поднялся, перекрестился, меня перекрестил, но я не вспыхнул адским огнем и не превратился в летучую мышь, дабы тут же улететь через дыру в своде.
— Крамольные слова, сын мой, — сказал он с испугом. — Господу ничего не нужно от людей!
— Ну да, — возразил я. — Стал бы он человека делать от нефига... Господь у нас — деловой господь, а не развлекушник. И человек — это некий инструмент познания мира. Он много труда и озарения вложил в человека, потому вправе ждать отдачи.
Он пугливо перекрестился, я видел его взгляд и почти читал как в раскрытой книге его смятенные мысли. Вот, мол, странный человек, говорит почти по-книжному, что значит либо жил в хорошей семье, либо вообще умеет читать и писать, что вообще-то благородным людям несвойственно, держится скромно, хоть и с достоинством, о церкви отзывается с похвалой, хотя забывает перекреститься, переступая ее порог, о вере христовой тоже обронил несколько добрых слов, но как-то странно, без почтительного страха. Даже о Боге говорит, как о необходимости стране иметь на троне короля, иначе, мол, пойдут распри.
Но куда он пойдет дальше, если сейчас допускает в мыслях, речах и даже делах столько такого, что несвойственно доброму христианину?
— Святой отец, — сказал я терпеливо, — как большой знаток теологии, вроде бы помню, что у нас в Библии записано, что никто не даст нам освобождения: ни царь, ни бог и ни герой. Господь дал нам свободу выбора, так что добьемся мы освобождения своею собственной рукой. А если не добьемся, то он плюнет на такое творение, скажет: «...А я и лучше могу», и сделает. А нас обратит в прах, как не сумевших, не оправдавших...
