Елена Голуб - Алые нити прошлого
Слегка прищурившись от резкого света, священник проскользнул чуть вперёд и, моргнув пару раз, не смог удержаться от самодовольной улыбки. То, что представало перед ним каждый раз — каждый раз подтверждало его теорию о собственной уникальности. Ну разве мог бы кто-нибудь другой так детально изучить повадки нечистых и столь хитроумно выстроить для них их временную, «земную», тюрьму? И плевать ему на то, что Папский Совет считает столь масштабные меры безопасности излишними — они же просто не знают… Нет, просто не до конца представляют себе, на что способны некоторые из так называемых ведьм.
В центре огромной комнаты, чьи стены были поочерёдно обиты изнутри слоями осины, железа и покрыты раствором серебряной ртути — размещался огромных размеров куб из закалённого венецианского стекла. На его гранях особым, видимым лишь в лунном свете составом были выведены тысячи заклинаний на всевозможных древних языках. Это была, своего рода, «страховка» на случай, если бы стекло вдруг треснуло под воздействием энергии «гостя». Между выходом из камеры и кубом расстояние не превышало тридцати метров, что позволяло одинаково комфортно чувствовать себя в нём и заключённому, и тюремщику.
Мануэль прикоснулся пальцами к прохладной поверхности и медленно обвёл глазами внутренность стеклянной клетки. Внутри убранство не уступало в роскоши покоям какого-нибудь зажиточного герцога или барона. У противоположной, дальней стены стояла массивная деревянная кровать из морёного «железного» дуба. Балдахин, спускающийся от самого потолка, больше напоминал морские волны, чем складки тяжёлого шёлка, цвет же его был таким, словно кровать поглотило огромное, свинцово-серое грозовое облако.
Рядом с кроватью столь же пафосно смотрелся комод — всё из того же африканского дуба. Резная поверхность его напоминала пейзаж в осеннем лесу: полуобглоданные ветром деревья, на которых уже изрядно не хватало листьев, и морды животных, преимущественно оленей и волков, видневшиеся сквозь деревья. «Всегда напоминай Врагу Рода Человеческого, кто здесь на самом деле охотник, а кто — дичь», — любил повторять про себя Мануэль при виде этого зрелища.
Пол куба был устлан мягчайшим персидским ковром неброского, светло-серого цвета. Под ним для «гостя» также находился сюрприз — «впаянные» при помощи наикрепчайшего клейстера ко дну осиновые панели.
Также у левой стены стоял небольшой обеденный стол, накрытый чистой, белой шёлковой скатертью. А у правой стены — резная деревянная ширма с грубым хлопковым экраном, рисунок тушью на котором в точности повторял «лесные» мотивы на комоде. Здесь заключённый мог переодеться в ночную и дневную смену одежды соответственно. На вопрос одного из членов Совета «Зачем же Вам понадобились такие излишества?», священник удивлённо ответил: «Из соображений гигены, конечно же. К заключённому каждый день будут приходить на допрос, так зачем же нам с Вами вши?», и вновь победил. Что-что, а ухаживать за собой одинаково любили и кардиналы и епископы, потому одна лишь мысль о неприятных паразитах казалась им заразной. Впрочем, немногим из бедолаг в камерах полагалась баня, но с другой стороны, не всех допрашивал и Мануэль, так часто приходивший на заседания Совета, и при этом неоднократно вступавший с другими его членами в физический контакт, как то: передача документов из рук в руки, поцелуй сутаны кардиналов, склонённые в беседе головы…
Одним словом, инквизитор добился того, чтобы в камере было всё необходимое для того, дабы пленник чувствовал себя одновременно и очень важной персоной, и в то же время — безнадёжно запертой в клетке с сыром мышью. «Но при этом очень-очень ценной мышью», — подумал Мануэль и стал обходить куб по периметру, выглядывая внутри его то, что считалось всё-таки основным его содержимым.
Короткими шажками, словно лиса, выслеживающая по запаху зайца, инквизитор дошёл до последней — южной стены клетки и остановился, прямо напротив кровати. Полы балдахина были плотно задёрнуты, но он знал, что она там. И она знала, что он смотрит на неё так пристально, словно мог видеть через ткань.
— Добрый вечер, Альберта. Не могла бы ты поговорить со мной? Пожалуйста, — как можно спокойнее и вежливее попросил священник.
В ответ серые складки балдахина чуть слышно всколыхнулись, из-за занавеса послышался сдавленный стон.
— В чём дело, Альберта? Вы ещё не оправились после прошлого раза? — участливо спросил Мануэль, в то время, как пальцы его автоматически начали перебирать кленовые чётки — признак неосознанного, но для самого инквизитора самого позорного из страхов.
«Прошлым разом» он именовал проводимые им лично три дня назад опыты. Тогда он пришёл не один — с ним была группа специально выбранных для этого задания стражников, многие из которых прежде были телохранителями кардиналов, а потому имели довольно хорошую физическую подготовку. Другие же были всего лишь наёмниками — по большей части ловкими головорезами, но и тем, и другим пришлось заплатить немалую сумму, прежде чем они согласились сопровождать узницу от камеры до лаборатории, и обратно. Они всё равно боялись и не были уверены в том, смогут ли удержать узницу в случае, если та решит сбежать во время конвоя. К счастью, в первый раз она ещё не знала — куда её вели… В одном мужчины были единодушны — следовало бы сжечь ведьму в костре да пожарче, и чёрт с ней! А все эти опыты — пустое извращение безумца.
Сейчас, стоя напротив своего наиценнейшего из экземпляров, священник испытывал неуловимый сверхдуховный трепет, как будто всё тело его содрогалось от пения ангельских труб, «благословлявших» его на деяния оные.
— Молчание — удел всех грешных душ, признавших свою гнилостность, — нараспев произнёс Мануэль. Он начинал испытывать лёгкое нетерпение, вместе с тем его кольнуло тревожное чувство.
— Альберта!? — позвал он в третий раз громче, чем обычно. Ещё чуть-чуть, и его голос сорвётся на непозволительный крик. Не хотелось бы.
Священник опустил взгляд на свои руки — невольно, он изо всех сил сжал деревянный крестик, подвешенный среди бусин, и теперь ярко-алое пятно той же крестообразной формы отчётливо выделялось на его левой ладони.
«Дурной знак», — подумал Мануэль, как в ту же секунду занавес балдахина был резко отдёрнут.
Чёрные, цвета антрацита глаза были бесподобны — в центре их, невидимый, но сверкающий словно синяя звёздочка, сиял зрачок. Глаза полностью овладевали душой священника, заставляя его подходить всё ближе к стеклу, и потом разве что не вжиматься в него от страстного желания попасть внутрь, к ней. Влечение уже практически поглотило его, когда ногти левой руки Мануэля случайно задели ранку от креста. В ту же секунду его сознание раскололось надвое, разбитое жгучей молнией, и вот — он уже вновь принадлежит себе, но вторая его часть вожделеет ту, что по другую сторону от Бога. Однако Мануэль ещё сильнее сжал крест, заставляя того вновь вонзаться в плоть — и эта буйная часть начала затихать — сначала голос её вопил у него в голове, но постепенно, под действием боли, начал гаснуть, пока не исчез вовсе. Всё это произошло за какие-то доли мгновения, и ведьма, поняв, что внезапно потеряла над священником власть, досадно фыркнула и медленно, с явной неохотой сползла с постели.
