Тамара Воронина - Игры богов
Так вот, волосы Ли просто сбрил. Начисто. А так как сноровки в этом деле у него не было никакой, то башку он себе изрезал основательно, Март, проснувшись, вдруг обнаружил товарища с лысой головой, щедро облитой кровью из мелких ранок, отругал как следует – мог бы и знающему поручить! – и только потом увидел плотно прижатые к голове вытянутые вверх заостренные уши. И спорил тупо: «А чего это у тебя уши такие?» – «Эльфов никогда не видел?» – брюзгливо проворчал Ли, раздраженный из-за своей неумелости. Он почему-то, если чего-то не умел, страшно злился, будто возможно уметь все на свете. Ну как бы он мог не порезаться, если брился впервые в жизни? Март вот с пятнадцати лет брился, борода рано начала расти, и то нет-нет да и порежется, не зря ж о мече говорят «острый, как бритва», а не наоборот. Эльфов Март, понятно, не видел. В здешних землях эльфы были даже не редкостью. Их просто и не было. Если даже и проезжали где купцы или путешественники, да только не по их глуши.
Зато понятна стала странноватая и несомненная красота Ли. Март и сам ничего себе был, и лицо правильное, и глаза большие, выразительные, да еще синие, и сложен славно, в талии тонок, в плечах широк, и руки имел не корявые, и ноги не кривые, но Ли… Март иногда им любовался, словно редким цветком или картиной какой. Он даже лысый был невозможно красив. И чужд. Не случалось у людей такого совершенства черт, таких огромных (уж Март-то знал!) и таких небывалых туманно-серых глаз, и такой грации тоже… Женщины висли на нем пучками, а он все рожу кривил этакую «надоели вы мне все», выбирал девицу посимпатичнее и осчастливливал. Пару раз. Постоянных подруг не заводил. Пристрастий никаких не имел: сегодня ложился с хрупкой блондинкой, завтра – с пышной брюнеткой. Март, втайне ему подражавший, тоже перестал зацикливаться только на блондинках, тем более что больше половины все равно крашеными оказывались.
Стоп. Вот не зря говорят, что в последние минуты жизни все начинают о прошлом думать, причем только о приятном, оттого и умирать боятся. Смешно. А о чем? О будущем думать, стоя под тяжелым осенним небом с веревкой под подбородком, помягчавшей и стершейся о чужие шеи? О неприятном прошлом? Ну когда ж не вспомнить-то хорошее, как не перед смертью? Март покосился на Ли. Тот скучал. И за все эти годы Март так и не научился понимать, прикидывается он или в самом деле такой.
Начал накрапывать дождик. Последний дождик в жизни, подумал Март и улыбнулся своей пафосности. Ну словно поэт! Струйки воды, наверное, дорожки на лицах оставляют… нет. Чтобы многомесячную грязь смыть и всемирного потопа будет мало. Ладно Март, он до встречи с Ли баню-то посещал раз в две недели и считал себя ужасно чистоплотным, а этот по три раза в день готов был полоскаться даже в ледяной воде, ногти все чистил да белье стирал. Когда впервые случилось им попасть в заварушку и драпать потом со всей возможной скоростью, не разбирая дороги и не тормозя больше чем на несколько часов, Ли, конечно, отложил свои привычки подальше и не беспокоился по поводу несвежей рубашки и немытых волосы, но как только они убедились, что погоня отстала, залез в первое же озеро и битый час в нем просидел, стараясь и себя отмыть, и одежду отполоскать. Март невольно втянулся и, если честно, ему понравилось…
Мальчишка снова начал плакать. На этот раз он всхлипывал и голову низко-низко опускал. Понятно. Неприятность случилась от страха, и теперь ему не боязно, а стыдно. Прежние сослуживцы Марта, да и сам Март, стой они не на эшафоте, а перед ним в охранении, в отсутствие командира не преминули бы громко обсудить да прокомментировать, что приговоренный обмочился, а хартинги хоть бы что: смотрят спокойно и вроде бы без осуждения. Ну что тянут, малого вон до греха довели. Не жалко парня, что ли? Видно же, что не вояка он никакой, случайно попал в жернова, а война всех перемалывает, ни на пол на смотрит, ни на возраст, ни на мужество. Вот удавленник – трус, скорее всего, пацан – непонятно, молод, но они-то с Ли дрались честно, два дурака, себя не жалели, даже когда ясно стало, что дело проигрышное, могли б улепетнуть, а с их сноровкой и опытом и от королевских патрулей бы скрылись, и от хартингов ушли… Наверное. Не повезло, попали под раздачу, надо ж было войне начаться, когда они тихо-мирно сидели в тюрьме и суда дожидались, и ведь грозило им в самом страшном случае полгода каторжных работ, а то и всего-то публичная порка или еще какое унижение, потому что не разбойники, не воры, ввязались в кабацкую драку, где кто-то кабатчика и порешил. Всех повязали и за решетку… А тут – война. Суд отложили, да надолго, а потом выстроили всех в тюремном дворе и честно сказали: кормить вас не с руки, судить некогда, отечество в опасности, выбирайте, или под знамена короля Бертина, или прямо с этого двора в соседний, а там изобретение местного умельца – головорубная машина. Палачу даже топором махать не надо: положили человека на доску, голову в дырку специальную просунули, палач за рычаг дернул, сверху лезвие отточенное упало, знай только корзины отодвигай, когда головами заполнятся. Переглянулись они с Ли тогда и решили лучше повоевать, чем так кончить. Довоевались.
Офицер вернулся понурый и не один. С другим, явно званием повыше. Солдаты внизу животы мигом подтянули, хотя и без того не кособочились. Второй офицер осмотрел их внимательно, кивнул на Марта: этот? Приблизился, для чего даже ножки утрудил, на помост поднялся. Вплотную подошел. А зря. Дух-то от немытого тела каков, да еще Уил старался, тоже, поди, запашок в одежду въелся, да, чего уж, из отхожего ведра пару раз маленько на штаны плесканул. В общем, Март не обиделся, когда офицер поморщился и отступил на шаг.
– Значит, тебе смешным показалось, что офицер плохо владеет вашим языком?
– Нет, – покачал головой Март. – Слова смешными показались, но не офицер.
Ли одобрительно улыбнулся: дескать, правильно формулируешь, не зря я тебя, чурбана деревенского, столько лет обтесывал. Чурбан, правда, не деревенский, да велика ли разница, если к моменту знакомства Март полторы книжки прочитал: одну порнографическую и половинку Святой…
– Ты не смеялся над офицером?
– Не смеялся. Ну вы, сударь, сами подумайте, разве не смешные слова – безусловная смерть? Смерть, мне думается, незатейлива и однозначна, либо приходит, либо обходит, и никакой условности или безусловности.
– Как же должен был сказать офицер?
– Ну, например, что мы безусловно заслуживаем смерти.
Рассказать кому – не поверят. Лингвистическая дискуссия. Урок стилистики. И кто кого учит – бродяга, пять классов еле одолевший, офицера. Интересно, за это какая казнь полагается? Развеселился на свою голову, так легко бы умерли, а что будет…
