Татьяна Любушкина - В лабиринте миров
Я насупилась. Действительно. Я же рылом не вышла! Хотя на органы, кажется, гожусь… для трансплантации. Точно, значит на органы!
— Ничего я не думала, — огрызнулась я. — Просто хочу понять, как я из ноябрьского города оказалась в летнем лесу! Вот и всё!
Мой собеседник посерьёзнел и протянул мне руку.
— Пошли. По дороге расскажу.
* * *— В каждом мире существует определённый порядок вещей. Но люди не всегда и не везде его соблюдают. Это понятно?
— Понятно.
— Для того, чтобы порядок соблюдался — необходим закон и власть, которая за исполнением закона следит. Человек, нарушивший закон — преступник. Это понятно?
— Ну, понятно.
— Стало быть, власть пресекает преступления и…
— Сажает человека в тюрьму, — торжествующе закончила я. — А я-то здесь при чём? Я законов не нарушала.
Мой спутник посмотрел на меня с необъяснимым чувством: жалость пополам с недоверием и злостью.
— В тюрьму? Можно и так сказать…
Я начала злиться.
— Ты обещал объяснить! А сам только и делаешь, что говоришь загадками!
— Да как тебе объяснить, если ты ни черта не помнишь! Ты ходила в школу?
— А как же! У нас в Грязновке… девять лет отучилась, а потом хотела в училище поступать на швею, но у мамки денег не было, чтоб меня в городе содержать и я в сельпо работала, пока в город не уехала.
— А друзья у тебя в школе были?
— Ну, да… Светка, как её… Колпакова! И Ленка… не помню фамилии.
— Ты как давно школу закончила?
— Четыре года назад.
— И не помнишь фамилии подруги, с которой девять лет проучилась?
— И не помню! — злость моя нарастала. — У меня память плохая! Мне и учителя так говорили!
— Да? Кто?! Как их звали?
Я остановилась на дороге и судорожно старалась припомнить имена наших учителей. Мария Ивановна? Ильинична? Где же она жила? Не помню…
— А маме твоей сколько лет?
— Сорок два, — с сомнением произнесла я. — Или сорок три?
— А братьям? Ведь у тебя есть братья?
— Есть. Они… мы почти не виделись. Они старше и с нами не живут.
Неожиданно я поняла, что очень смутно помню своё детство: школу, друзей… совсем не помню учителей, не знаю, как выглядел наш класс, не помню никаких детских игр.
Белокурый, кажется, угадал мои мысли.
— С какого времени ты помнишь себя хорошо, вот так, как сейчас?
— С того времени, как мама вышла замуж. И я уехала в город.
Мне живо припомнились красные, распаренные самогоном и духотой лица: мама, её жених Василий, мамина сестра Рита. Они сидят во главе стола и преувеличенно громко разговаривают. Мне душно и хочется выйти, но наша соседка бабка Настасья хватает меня за плечи и пригвождает к стулу.
— Сиди!
Мать смотрит на меня и мучительно морщит брови. Мне кажется, она с трудом вспоминает, кто я такая.
— Ничо, Клавдя, ничо, — гудит бабка Настасья, — ты ещё молодая, живите с Василием, не тужите! А Женьку мы в город отправим, чего ей тут сидеть? У меня родня в городе — сестра Вера, она ищет девчонку на постой и возьмёт недорого. Пусть едет.
— Пусть едет, — пьяно лепечет мать и игриво смотрит на новоиспечённого супруга. — А мы тут… хозяйствовать. Правда, Вася? Пусть едет… Женя. Дочка…
Она опять недоумённо смотрит на меня и нелепо хихикает.
На следующий день я уехала в город к бабке Вере. Вот и всё.
— Ну и что? — сердито вопрошаю я у белокурого. — Ну, и не помню я ничего! А ты знаешь, какая жизнь в Грязновке? Может, я и помнить ничего не хочу. Организм блокирует негативные воспоминания, во! — выдала я на-гора замысловатую фразу.
— Блокирует, — серьёзно кивнул мой спутник, торопливо продолжая шагать. — Только в твоём случае заблокированы воспоминания о тебе самой, о той, кто ты есть в твоей, настоящей жизни. Ведь ты не Женя… и родилась ты не в Грязновке у пьяницы-матери, а… где ты родилась? Кто ты? Не помнишь? Не знаешь? Тебе внушили, что ты нищая, нелепая девочка из деревни, одинокая, никому не нужная, без надежды на лучшее будущее. Это твоё наказание, Женя. Серьёзное наказание, для нарушивших закон.
— Я всё равно не понимаю, — закричала я и затопала ногами. — Что ты говоришь? О чём?!
— Понимаешь, не можешь не понять. Часть твоего сознания остаётся открытой, чтобы сильнее была боль утраты, иначе наказание не принесёт такой боли. А ты испытываешь сильную боль. Каждое утро ты просыпаешься с мыслью, что это не твой мир, не твоя жизнь. Каждое утро, ты говоришь себе: за что?! Я прав?
Я молчала. Не верила, но…
— Женя, миров много и ты жила в другом мире. Миры, как слоёное желе медленно перемещаются, текут во времени и пространстве: высшие с совершенными формами жизни и низшие — малоразвитые, грязные и необустроенные, такие, откуда мы с тобой выбрались. Ты, Женя, когда-то жила в высшем мире, но и жители высших миров совершают проступки…
— И кто же я? Кем я была в высшем мире? Дочерью олигарха?
Мой спутник рассмеялся.
— Вряд ли такое понятие есть в высшем мире! Там всё не так… Я… не знаю, кем ты была. Не знаю, что ты совершила. Но я помню тебя в суде. Ты стояла в белом платье, очень бледная и спокойная, только руки у тебя дрожали. Меня осудили сразу после тебя, и так случилось, что нас отправили вместе.
Он усмехнулся.
— Деревня Грязновка! Чудесное место для отбывания наказания: свежий воздух, простые неизбалованные люди, занятые честным крестьянским трудом.
— Я не помню тебя, — угрюмо отозвалась я. — Тебя в Грязновке не было. Я бы запомнила. И почему, интересно, тебе не отшибло память?
— Вещей не лишают памяти, — горько отозвался мой спутник. — Каждый день осознавать, что ты только вещь, без права на настоящую жизнь… хуже этого может быть только полное забвение!
— Вещь?! Ты был вещью?!
Мой спутник рассмеялся.
— Да. И ты неоднократно ругалась на меня, и пыталась выкинуть вон, но я терпел и если ты будешь справедливой, то вспомнишь, что неоднократно помогал тебе!
— Ты…
— Зонт, — белокурый кивнул и снова расхохотался. — Право наши судьи обладают неистощимым запасом искромётного юмора. Преобразовать меня в женский зонт. Ха-ха!!!
— Подожди, — я силилась собрать мысли в кучу и при этом не отстать от своего спутника. — Если ты снова человек, то… мы вернулись в наш мир? Наказание закончено?
— Не совсем так. Мой срок должен истечь только через десять лет. Твой — не знаю. Но, судя по тому, что к тебе не вернулась память… Кто дал тебе кольцо?
Я сжала руку в кулак, кольцо больно врезалось в пальцы.
— Грузчик.
Белокурый посмотрел на меня с откровенной жалостью.
— Понятно. Он сказал при этом что-то?
