Ника Созонова - Nevermore, или Мета-драматургия
Она же в ответ упирала на мое сходство с 'биологическим отцом', и внешнее — что бы ладно, и внутреннее. На резонную реплику, что отцов себе не выбирают, следовал убойный довод, что с взрослые души, пожелав воплотиться, сами выбирают себе родителей, и, сдается ей, это как раз-таки мой случай. (Тут будет кстати добавить, что в зрелые годы — по причине излишка свободного времени, Таис всерьез погрузилась в эзотерику.)
Love-hate — так можно определить кратко наши с ней отношения. Любовь-ненависть. С ее стороны любви было больше. Ненависти, правда, тоже. Таисия была человеком-маятником — постоянно качалась из одной крайности в другую, с немалым размахом, с внушительной амплитудой.
Лет с трех я существовала в двух несоприкасающихся сферах. В мире прекрасном и захватывающем, который составляли мои мечты, сны и сказки, которые я рассказывала сама себе перед тем, как заснуть. И в реальности, несравненно менее живой и яркой.
Чаще всего я мечтала о человеке, которого полюблю.
Точнее, не совсем человеке: у него были темные жесткие крылья без перьев и зеленые глаза с необычными зрачками — узкими и вертикальными, когда он смотрит вокруг, и круглыми, человеческими, когда обращает свой взор на меня. Он силен, печален и свободен. С размахом его свободы способна соперничать лишь любовь — ко мне. Рядом с ним я ощущала полную защищенность — огромные крылья отгораживали, укрывали нас двоих от всей вселенной. То ли демон, то ли демиург соседней вселенной. Он воин, но он не жесток, скорее бесстрастен — ко всему и всем, кроме меня. Мы равновелики, как две звезды, парящие напротив друг друга, сияющие отраженным друг от друга светом. Наши души настолько переплетаются и сливаются, что у нас общие сны, общие мысли.
Образ варьировался — в зависимости от моего настроения, градации ценностей на данный момент. Порой он был нежен и тих, порой суров и замкнут. Иногда безупречно красив, но чаще лицо изрезано шрамами. Даже глаза изредка меняли цвет на желтый, тигриный, или прозрачно-серый. Неизменными оставались лишь его одиночество и сила.
В моих грезах я спасала его: от смерти, болезни, людского презрения, самого себя. Сопровождалось это немалыми муками. Должно быть, я уже тогда подсознательно догадывалась о всеобщей гармонии и взаимосвязи, при которых невозможному счастью должна предшествовать нечеловеческая боль.
Думаю, я была очень слабой в детстве. Дрожащим кусочком плоти, которому для ощущения комфорта нужны две ладони, теплые и защищающие, да два крыла: ведь когда смотришь на мир с высоты, он перестает быть страшным, он уже не может дотянуться до тебя и потому выглядит куда более дружелюбным и приветливым.
Мои мечты, хоть я давно уже выросла, по-прежнему оставались для меня важнее настоящей жизни. Я укутывалась в свои сказки и грезы, словно в пуховое одеяло, укрывавшее от сквозняков реальности. Когда я закрывала глаза, мир более яркий и нежный, чем заоконный, поселялся у меня под веками, и я растворялась в его красках, звуках и запахах.
Одно из моих детских прозвищ, данных безудержной на язык Таисией, звучало как 'Помесь Ассоль и Ослицы'. Ей хотелось видеть во мне Ассоль, да я и была в какой-то мере Ассолью. Но — с поправкой на современность. Пустячная эта 'поправка' причиняла моей самой близкой на свете родственнице немалые муки.
Курить я начала в тринадцать, первого бой-френда завела в четырнадцать, в девятом классе бросила — ввиду скуки и неладов с одноклассниками — школу. (Потом, правда, с грехом пополам закончила вечернюю, которую, к моей радости, можно было прогуливать по две-три недели подряд.)
Дабы расцветить реальность, в сравнении с моими сказками глядевшуюся тускло и кисло, я то и дело влипала по самые ушки во всяческие истории и умела находить 'грязь' и 'зловонное болото' (по терминологии Таис) в самых, казалось бы, сухих и чистых местах.
К моменту описываемых событий я нигде не работала и не училась, имела за плечами опыт общения в самых разных тусовках — от уличных музыкантов до самодеятельного театра, от братства продавцов газет в электричках до детской христианской радиостанции, — несколько безответных влюбленностей, пару-тройку коротких романов и кучу вопросов о смысле этого дурацкого бытия вообще и моего в частности.
Из дневника:
'…Ну почему, почему только одно лицо перед глазами?
Не могу больше.
Честное слово, я бы хотела лежать в какой-нибудь канаве, избитая и изнасилованная, чтобы боль физическая хотя бы на время пересилила, переорала, переборола боль души. А еще лучше — машина с плотно заделанными окнами и включенным мотором. Я бы ничего не почувствовала и тихо заснула навек. Стоп. Не думай в ту сторону, не надо. Он не твой. Дождись твоего, дождись! Знай: где-то в мире есть человек, сердце которого так же мается в ребрах, мечется, словно загнанный в клетку вольный зверь. Если я засну в машине или в бурой от крови ванне, мы никогда не встретимся. Никогда. Какое страшное слово — оно похоже на надгробную плиту. Но если он не найдет меня? Зачем мне тогда жить…
Мама, мамочка, любовь кипит во мне, и если она не найдет выхода, если не на кого будет ее излить, обрушить — она разорвет меня изнутри.
Но тебе этого не понять. Никому этого не понять.
И мне тоже…
………………………………………………………
Где же ты, где? Мой зеленоглазый демон… Когда же распахнется окно и ты влетишь, шурша крыльями, и все вокруг засияет от твоих глаз, зазвенит от смеха?.. Я люблю тебя, я не знаю тебя и, не зная, люблю. Это странно, глупо, но с самого детства, с младенчества, я чувствую тебя, и только это ощущение, знание, что где-то бьется твое сердце, помогает мне не захлебнуться в потоке обид и разочарований…
……………………………………………………………
Я сама себе не нужна. Если я не нужна кому-то так же остро, как воздух или вода, зачем мне тогда жить?..'
Я не была депрессивным подростком, коих сейчас так много. Хотя именно такой представала на страницах своего дневника. Дневник — отдушина, слив негативных эмоций. Светлые или нейтральные моменты своего бытия я туда не заносила. Природное жизнелюбие высушивало слезы через десять минут после домашнего скандала, а обиды в школе, где, будучи метисом 'гадкого утенка' и 'белой вороны', я немало натерпелась от дорогих одноклассников, — исцеляли самодельные сказки и хорошие книжки. Если утром я просыпалась в плохом настроении, причиной была 'совиность' и резкий переход из мира прекрасных видений в суровую реальность, но не склонность к депрессиям.
Тем не менее, череда безответных, но страстных и выматывающих влюбленностей, отсутствие одного-единственного и бурные разборки с Таис существенно расшатали мою психику. У меня появилась мечта: работать на телефоне доверия с подростками и тинейджерами и, помогая другим, разобраться в хаосе собственной души.
