Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга1.
Рыжий скосил глаза на бумажку:
— Крыло А — значит, административное, этаж ты уже нашла. Осталось дотопать до кабинета 0007.
— Спасибо! — я дернулась на поиски.
— Должна будешь, — усмехнулся рыжий, и его приветливость как ветром сдуло.
Меня пробил озноб. Это надо же — умудриться забыть, что нельзя принимать помощь, заранее не оговорив условия оплаты! И теперь из-за полоротой забывчивости рыжий мошенник по умолчанию запросто может поставить меня на счетчик. В этом мире даже душевная доброта имеет ценник.
— Ладно, шучу, — опять миленько улыбнулся парнишка. — Бывай.
И пошагал дальше по коридору. Уф, — выдохнула я с облегчением. Мне великодушно отказали в случайном долге.
Разглядывая дверь с номером 0007, за которой предположительно находилась нужная приемная, я испытала некоторое разочарование. Дверь не выделялась примечательностью: деревянная, обшарпанная, щелястая в пазах, с островками облезшей лакировки и криво висящая на петлях. Создавалось впечатление, что она вся из себя несуразная, и к тому же, не считая еле видного номера, не имела опознавательных признаков — ни приличной таблички, ни прочих намеков на месторасположение славного деканата.
Пока я раздумывала над грустными перспективами учебы на факультете, в деканате которого установлена столь незавидная дверь, успел прозвенеть звонок. Вернее, прогорнить. И я поняла, почему вахтерша-людоедка настоятельно рекомендовала добраться до места назначения, не дожидаясь звонка.
Следом за гулким мелодичным наигрышем, пронесшимся эхом по пустынным коридорам и переходам, высоким фронтом прошла воздушная волна, с силой отбросившая меня назад и распластавшая по противоположной стене, после чего я оглохла.
Это могла быть 2 глава
В приемной деканата, похожей на узкий пенал с таким же узким как бойница окном, из-за недостатка света было сумрачно и неуютно, и не было никого, кроме меня. Закрыв за собою дверь, я оказалась отрезанной от толпы — бегающей, ходящей и носящейся по коридору во всех направлениях. Единственное достоинство глухоты состояло в том, что она отгородила меня от орущих голосов, вырывавшихся из луженых студенческих глоток, иначе бы бедные уши отсохли окончательно.
Поэтому, усевшись на небольшом дерматиновом диванчике с засаленными подлокотниками, я приготовилась ждать, одновременно прислушиваясь к ощущениям в организме. Вроде бы кости целы, обошлось без переломов и растяжений. В правом ухе звон прекратился, а вот левое ухо оставалось заложенным, словно в него напихали ваты.
Из приемной вела другая заскорузлая дверь с табличкой, на которой строгим ученическим курсивом значилось: «Г.Г. Стопятнадцатый». Предполагалось, что за этой последней преградой и находилась обитель декана факультета нематериальной висорики. Моего будущего покровителя.
В памяти всплыли последние наставления отца перед моим отъездом. Родитель пребывал в плохом настроении и охотно изливал желчь. Вручая пакет с документами, он презрительно обронил:
— Постарайся продержаться в институте хотя бы до конца учебного года, иначе мне не хватит терпения и желания вытаскивать тебя из различных неприятностей. Всё чаще думаю, что следовало давно избавиться от тебя раз и навсегда, чем тянуть ярмо на шее.
Привыкши к проявлениям горячей отеческой «любви», я промолчала в ответ на откровенное признание папочки. Плакать не собиралась, бросаться на шею с прощальными объятиями — тоже. Потому что не приучена. Отца же нервировало во мне всё — начиная от непонятных грязно-пепельных волос и заканчивая пятками. Даже равнодушное молчание вызывало глухое раздражение родителя.
— В институте первым делом обратишься к Генриху Генриховичу Стопятнадцатому, — пояснил отец и кратко расписал человека, которому отводилась немаловажная роль в моей судьбе. — Молчишь? Ну, молчи, молчи. Вникай, бестолочь каторжанская. Договоренность с администрацией достигнута, но взамен за услугу пришлось объяснить причину перевода, — папенька в упор посмотрел на меня. — Поэтому Стопятнадцатый в курсе твоих дел. Учти, если намекнешь или, не дай бог, ляпнешь о нашем родстве — лишу языка, не задумываясь.
Я, молча, кивнула. В конце концов, надоели угрозы хуже горькой редьки. Ведь знает, что не собираюсь лишний раз откровенничать и рассказывать о наличии заботливого родственника.
Однако ж, можно оставить согревающие теплом воспоминания и на потом. Секретарша всё не появлялась, из-за двери декана не доносилось ни звука. Вымер, что ли, факультет нематериалки? Желудок заурчал требовательно, в ухе стрельнуло, и я покорно откинулась на спинку дивана.
Терпения мне не занимать. Терпеть умею бесконечно, потому что тоже приучена. Думаю, я могла бы погордиться тем, что невольно во мне взрастили такую хорошую черту характера как терпеливость. Но в жизни она пригодилась лишь дважды в хорошем смысле этого слова. В первый раз, когда мне устроили «темнушку» в интернате, куда отец определил после смерти тетки. О втором разе даже вспоминать не хочется, не то что говорить.
Ау, да есть здесь кто-нибудь живой?
Отвечая на мысленный вопль, из-за двери декана раздался громкий мужской чих. Умеют же люди чихать — с чувством, с толком, с аппетитом. С трудом удержавшись, чтобы не броситься в обитель Г.Г. Стопятнадцатого и пожелать чихнувшему обязательного в подобных случаях здоровья, я заметалась по приемной. Недолго поразрывалась между прирожденной вежливостью и чувством приобретенного безразличия, после чего робко постучала.
— Да-да, войдите, — раздался из-за двери зычный громкий бас.
Кабинет декана являлся полной противоположностью унылому алькову приемной. От света, льющегося через большое круглое окно во всю стену, у меня с непривычки заслезились глаза. Видимо, шторки хозяин не признавал.
На фоне окна монументально возвышался письменный стол, а за ним черное кожаное кресло с высокой спинкой. В котором никого не было! Равно как и во всех углах кабинета иной живой души, кроме меня, не наблюдалось. И кто же изволил начихивать? У меня промелькнула мысль о легком издевательстве. Хотя, откуда хозяин кабинета мог знать, что именно я надумаю ворваться?
Устроившись в единственном жутко неудобном креслице, очевидно, предназначенном для посетителей, от нечего делать я занялась разглядыванием обстановки.
Помещение имело форму правильного шестиугольника. Вдоль стен расположились шкафы до потолка, забитые под завязку книгами. Более того, книги занимали практически все свободное пространство пола, громоздясь шаткими столбиками, отчего создавалось впечатление тесноты и творческого беспорядка. Еще больший беспорядок наблюдался на столе. Нестройные штабели бумаг, рукописей, раскрытых книг и фолиантов делали стол выше и значительнее.
