Медведев. Книга 2. Перемены (СИ) - "Гоблин (MeXXanik)"

И в этот момент из дверного проёма в столовую, будто снаряд на мягкой тяге, влетел аккуратный пучок укропа и зелёного лука, перевязанный суровой ниткой. Он шмякнулся рядом с картошкой, словно подчеркивая: разговор, конечно, важен, но обед по расписанию.

— Приятного аппетита, — донеслось из коридора почти ласково. Голос Никифора был на удивление нежным. Почти заботливым.

— Хорошо, хоть не кирпич соли, — пробормотал я, глядя на зелень со смесью благодарности и недоверия.

— Не давайте ему идей, — так же едва слышно отозвался Морозов.

Это разрядило атмосферу. И мы оба рассмеялись — негромко, но от души.

— К слову о поисках: куда вы ходили, когда в очередной раз решили тихо сбежать из особняка без охраны? — мирно поинтересовался Морозов, склонив голову набок и изобразив такую добродушную улыбку, что стало ясно: сейчас он будет разбирать меня на винтики. Но почти по-доброму.

Я в который раз подумал, как всё-таки повезло, что я не в его дружине. Потому что Морозов умел улыбаться так, словно зубов у него в два раза больше положенного, Как у хищника. Улыбка тянулась до ушей, а взгляд — прямо в печень. В самую мягкую её часть.

Я медленно отложил недоеденную картофелину, скрестил ладони перед собой на столе, как ученик перед строгим, но справедливым наставником. Для полноты картины не хватало только получить линейкой по пальцам.

— Митрич дал мне клубок, — тихо сообщил я, словно признавался в том, что списал домашнюю работу.

— Лопату мне в печень, — закатив глаза, пробормотал воевода. — Не говорите, что вы ходили к Ягине. В её настоящий дом.

— А есть другой? — спросил я невинно, глядя ему в лицо.

— Не уходите от темы, княже, — тут же парировал Владимир и посмотрел на меня так, что даже картошка на тарелке, кажется, поёжилась.

— Мне нужно было уточнить некоторые детали, — уклончиво сообщил я, делая вид, что интересовался исключительно административными вопросами, а не разговорами с женщиной, способной одним словом заварить чай — и распустить человека на нити.

— Вас могли самого разобрать на запчасти, — с тяжелым вздохом покачал головой Морозов. — Я ведь вам пояснял, кто она такая. Или вы не поняли?

Я задумчиво потер шею и протянул:

— Если честно, я так и не понял до конца, кто она такая.

Сказал я это не с жалобой, а с искренним недоумением. Тем самым, что возникает, когда смотришь на старую книгу без обложки: вроде знакомо, а вроде и нет.

— Но одно осознал, — добавил я после паузы. — Она мне не враг.

Морозов мрачно хмыкнул, как человек, который такое уже слышал.

— Но и не друг, — подытожил он с тяжестью приговора. — Не стоит верить ведьмам.

Сказано это было не с осуждением, а с усталой уверенностью человека, который однажды поверил и пожалел об этом.

— Не верьте ведьмам, — с нажимом повторил Морозов. — Особенно ведьмам из нечисти. Они как раз самые опасные.

Он говорил это с тем тоном, каким обычно делятся семейными предостережениями вроде: не ешь грибы, если не знаешь, кто их собрал.

— Говорят, когда-то они были человечками, — продолжил он, с лёгким прищуром. — Но потом продали души. И стали… ведьмами.

Последнее слово он произнёс почти с благоговейным ужасом. Будто за ним должна была последовать гроза, раскат грома и три скрещённых метлы.

— Не думаю, что там был какой-то договор купли-продажи… — попытался я разрядить обстановку шуткой. — Вряд ли у них была при себе печать и бухгалтер.

— Суть одна, — отрезал Морозов, не оценив юмора. — Они опасны.

— Да тут везде опасность, — вздохнул я. — Куда ни глянь — или нечисть, или отчёт. Но мне надо было выяснить, есть ли хоть один шанс не потерять голову на этом посту.

Я сделал паузу, а потом, уже тише, добавил:

— И несмотря на ваши уверения, я всё же думаю, что Ягиня — не сущее зло.

Воевода взглянул на меня так, будто я только что предложил жить с волком в одной избе и делить с ним полотенце для лица и ног.

— А кто⁈ — ошеломлённо спросил он. — Добрая соседка с кореньями в шкафу и совой на подоконнике?

— Она та, кому не всё равно, что случится с этим местом, — спокойно сказал я, глядя на Морозова, как на человека, которому просто нужно чуть больше веры… ну, или чая покрепче.

Воевода прищурился, словно приглядывался ко мне заново. Потом оглянулся через плечо — быстро, но подозрительно, будто проверяя, не стоит ли сама Ягиня за занавеской.

— Мы с вами точно про одну Ягиню говорим? — тихо уточнил он. — Про ту, что вашего дядьку едва в печи не изжарила? Про ту, что деревню прокляла после покоса… на заливном заповедном лугу?

— Заповедном? — уточнил я, не без иронии.

— В тот год травы не росли, дождей почти не было… — начал было Морозов, но голос его всё ещё был полон возмущения.

— При всем уважении к истории — никто не помер? — на всякий случай вставил я.

— Никто не помер⁈ — вспыхнул воевода. — Деревня сгинула! Потому как все жители животами мучились, и, почитай, год жили в лекарне! А когда вернулись, домов уже не было. В землю вросли! Одни крыши наружу торчали, как грибки после дождя.

Он сделал драматическую паузу, будто вспоминал, сколько времени ушло, чтобы найти эти самые крыши.

— Вот такие, княже, у неё «не всё равно», — мрачно добавил он. — У неё, может, и совесть есть, только она…

Он сделал паузу, словно подбирая слово, а затем продолжил:

— Женщина с характером. И со своеобразным чувством юмора. Которое, боюсь, не всем по вкусу.

Я понимал, что к одному знаменателю мы с Морозовым не придём. Он хмурился, негромко вздыхал, при этом методично отщипывал укроп с веточки, закидывая его в рот.

Небо за окном уже наливалось розоватым. Косые солнечные лучи прорезали лужайку. Я вяло смотрел в окно и вдруг заметил странное движение.

Нечто… двигалось. Не просто медленно, а так, как будто каждое движение было взято из учебника по антигимнастике. Ноги волочились, руки висели, спина сутулилась, будто по ней прошёлся трактор.

В этом было что-то… противоестественное. Даже для наших краёв.

— А упыри ходят при дневном свете? — спросил я почти буднично, как кто-то мог бы поинтересоваться, работает ли в воскресенье местная булочная.

— Иногда, — так же спокойно ответил Морозов, не поднимая глаз от укропа. — Когда совсем одурели от голода. Или если относятся к высшей нечисти. Но на свету они неповоротливы и видят плохо.

Он прищурился, наконец оторвавшись от своего занятия, и подозрительно покосился на меня:

— А чего это вы интересуетесь?

— К задней калитке идёт упырь, — спокойно сообщил я, указывая в окно на фигуру, которая с завидным упорством пыталась двигаться вперёд.

Морозов замер. Даже укроп перестал жевать.

— Что ж за напасть такая… неужто Иволгин совсем страх потерял, — пробормотал Морозов, быстро поднимаясь из-за стола. Он при этом выглядел так, словно речь шла не об упыре у калитки, а о назойливом соседе, который снова пришёл занимать соль.

— Сидите здесь и не суйтесь наружу… — привычно начал он и тут же осёкся, встретившись с моим укоризненным взглядом.

Я даже не успел ничего сказать. Просто выразительно посмотрел на воеводу и тот сдался.

— Ладно, — произнес он. — Идём вместе. Только держитесь позади. И ради Всевышнего — не снимайте опять со стены топор своего прадеда. У него рукоять стоит дороже всего особняка. Если расколете — Никифор будет ныть…

— … ещё неделю, — закончил я за него и пожал плечами. — Одной больше, одной меньше. Разве теперь кто-то считает?

Морозов скривился, но не возразил. Мы оба знали: если Никифор включит режим «обиженного мастера», жалобы могут идти не только неделями, но и по ночам, и с чётким счётом пострадавших вещей.

Я всё же бросил взгляд на топор, висящий на стене — тяжёлый, с древней патиной, будто только что из легенды. Но подходить к нему не стал. С прошлого раза хорошо запомнил, какой он тяжелый в руке.

— Ну что, — вздохнул я, поправляя воротник. — Пошли спасать поместье от ещё одного сюрприза. Или хотя бы убедиться, что этот сюрприз не требует лопаты.