Орден Змей (СИ) - Ершов Евгений
Егор Героев, невысокий неопрятный пузатый трактирщик и владелец постоялого двора, располагавшегося в том же двухэтажном доме — комнаты сдавались на втором этаже, а во дворе находились стойла для лошадей и места для телег — старательно поддерживал распускаемые страшные слухи. Для местных пропойцев всё равно не было места лучше, а приезжие ценители старины, насмотревшиеся на все ломокненские знаменитости, часто отваживались посетить и дурнопахнущее в прямом и переносном смысли заведение.
Посетителей встречали подпитые половые — других по стандартам качества держать было не положено, приветствуя нерешительных туристов словами, что в Ломокне пьют много, очень много, но с патриотизмом — всё свое доморощенное. И проводили посетителя к свободному столику, накрытому несвежей скатертью, предлагая водки и настойки под именами великих россиян, обессмертивших себя сочинением этих питий наравне с изобретателями железных дорог и электрических телеграфов, и наливки разных цветов по теням ягод, начиная от янтарного до тёмно-фиолетового.
Янтарного цвета жидкость оказывалась изобретенной самим Рюриком, прибывшим с Янтарного края. Фиолетовую водку, настоянную на черной смородине, изобрел Иван Грозный, оплакивая несчастных жертв собственной расправы над врагами Отечества. Кутузов числился первооткрывателем малиновки, которую распивал со своими генералами во время совета в Филях. Самым смелым предлагалась настойка на коре знаменитой ломокненской березы с луга Любвечко. Мутноватая жидкость поджигалась и горела зеленым пламенем, и по легенде, восходила к самому Карлу Ломокке, основателю города, прибывшему из далекой страны Италии и первым открывшим необыкновенные свойства луга на высоком берегу Смоква-реки.
В другое время пропажу очередного пропойцы могли и не заметить, но в конце Мертвой седмицы вся Ломокна стояла на ушах, трактирщику Героеву не удалось скрыть тело несчастного. Временные жители постоялого двора заметили Егора Героева, тащившего через двор какой-то большой сверток, и подняли тревогу. Прибежавший на зов полицейский, которым оказался Назар Назлов, застал картину мордобития Героева с одновременным требованием бесплатной выпивки.
Остановив самосуд с далеко идущими алкогольным целями, Назар обнаружил лежащее на земле безжизненное тело в порезах и укусах, очень напоминавших порезы своей жены и мальчишек после происшествия в его доме. Позвали других полицейских, обыскали трактир и постоялый двор, и обнаружили запертую комнату. Вскрыв ее, нашли явно в суматохе покинутую комнату и распахнутое окно.
Подозрительного Героева, под напором недовольных постояльцев и пропойцев, заставили под внимательными остриями направленных на него осиновых кольев есть чеснок, запивая святой водой. Пришедший из близлежащей Иоанно-Богословской церкви священник окропил все уголки трактира и постоялого двора. Также чеснок был разложен по всему заведению, а Егор Героев, чтобы закрепить свое спасение от лютой смерти, обещал достать из закромов знаменитую чесночную настойку (изобретенную, как сказывают, Петром Великим во время подавления вампирского бунта), и поить ей сегодня всех желающих бесплатно. Став, таким образом, вновь всеобщим любимцем и героем, Героев был на руках внесен в трактир.
Эту историю рассказал нам вечером отец, и обсудив с друзьями всё случившееся, а также давнее постановление градоначальника Бергути, мы пришли к выводу, что он, несомненно, знал о вампирах. Но отец, когда я решил поделиться с ним открытием, обругал меня и забрал документ. Мне было интересно, что знает отец про Карла Бергути, но он лишь сказал, что это был древний дед, который умер десять лет назад, за год до моего рождения. Про то, кем был тот сбежавший из трактира вампир, Назар тоже не ответил, пожелав нам сидеть тихо и не отсвечивать. Больше от него ничего не удалось добиться, и мы с друзьями остались несолоно хлебавши.
А ночами мне продолжался снится другой я — Ормар. Длится это почти неделю, и я начал привыкать к такому положению дел. Трудно сказать, как и кем я ощущаю себя во сне. Я вроде бы понимаю, что Ормар — это я, но как это может быть? Я смотрю его глазами, воспринимаю себя как его. Но я лишь зритель, который со стороны наблюдает за действиями другого себя, без возможности как-то влиять на события.
На Масленицу, которая в этом году была незадолго до моего глупого похода на Смоква-реку и встречи с «первенцем», к нам в город приезжал раёшник. Важный мужик в красной шапке установил на Нижней площади аршинный во все стороны ящик с двумя увеличительными стеклами впереди. И сразу народу набежало! «По копейке с рыла!» — кричал мужик, а мы, заплатив и прильнув к ящику, глядели в стекла.
Раешник передвигал картинки и рассказывал присказки ко всему, что мы видели: «В сей космораме показывается всякий город и разные виды житейски, страны Халдейски, и город Париж, как въедешь, так от шуму угоришь. И страны Американски, откуда привозятся калоши дамски». И правда — перед глазами проносились халдеи в тюбетейках, важные парижские господа, и смерть Наполеона, виды Московского кремля, дамы в калошах — чего там только не было.
А во сне также, только еще лучше. Конечно, разнообразия мало, но вот видишь всё, будто в жизни. Снилось всё какими-то отрывками — то бежишь, то тренировку видишь и дерешься, то за партой сидишь, то просыпаешься в длинном зале на двухъярусной кровати. Вокруг в основном всё одногодки, но в замке — я уже понял, что всё это происходило в огромном замке с высокими стенами, за которые мы не выходили еще ни разу — то и дело мелькали лица мальчишек и младше нас, но в основном старше.
Вот те, кто постарше, уходили куда-то, а когда возвращались, мы смотрели на них — опять вернулись не все. И ненавистью загоралось сердце Ормара, других ребят, а наставники начинали гонять нас еще сильнее, еще беспощаднее, еще строже наказывали за проступки, лень и тупость.
Я понял, что один из лучших: меня наряду с Эйнаром часто ставили в пример другим, и я пытался во всем превзойти его, как и он меня. Наше соперничество было нешуточным. Тот случай, когда он вывел меня из строя на несколько дней, ударив палкой по ноге, оказывается, был продолжением давней вражды. Об этом мне не применул напомнить сам Эйнар, когда я, хромая на левую ногу, впервые появился на тренировочном полигоне нашей группы. Я делал упражнения в стороне ото всех, с ненависть поглядывая на основную группу, а мой соперник, улучив минуту, приблизился ко мне и глядя своими мелкими черными глазками, бросил гадко:
— Ну что, понравилось, змееныш?
— Я тебя придушу, — ответил я, испытывая желание тут же бросится на него, и даже дернулся вперед, но тут же скривился от боли.
— Посмотрим, — усмехнулся он, и унесся к остальным.
А я во сне впервые за всё время подумал — а чьи это эмоции, меня — Вани из города Ломокна середины девятнадцатого века от Рождества Христова, или этого Ормара из какого-то непонятного дремучего века и непонятно из какой страны? Как только я задал сам себе этот вопрос, я понял — это чувства Ормара. Эйнар не казался мне кем-то особенно ужасным, по крайней мере за время моих снов я не смог заподозрить его в чем-то, что сильно выбивалось бы из царящих тут жестоких нравов — ни излишней злостью, ни обманом, ни еще чем этот мальчишка себя не проявлял. Просто был лучшим, как и я.
За что же я так сильно его ненавижу? И тут — снова озарение, ведь попытавшись ответить на этот вопрос, я «вспомнил». Ормар и Эйнар были тогда на год младше и только начинали свое соперничество, часто подшучивали друг над другом. Вот только однажды шутки перестали быть безобидными. И когда я увидел глазами Ормара, что произошло, я всерьез усомнился в своем душевном здоровье. Когда я сейчас говорю «в своем», то имею Ивана Назлова. Вообще всё это я-Ваня и я-Ормар и так слегка (или даже не слегка) смахивает на раздвоение личности.
В общем, оказалось, что Ормар умеет подражать разным существам. Возможно, не всяким существам и не полностью… В общем, пока точно не знаю, но я увидел, как Ормар, собираясь подшутить над своим другом-соперником, оделся в какой-то мешок, измазался в грязи, и с другими ребятами, которые поддержали его шалость, пошел к душевым кабинам, где, как им сообщил еще один заговорщик, Эйнар остался один.
