Анастасия Бароссо - Поцелуй зверя
После леденящего ужаса лесной дороги на угнанном снегокате, в ежесекундном ожидании погони и смертельной опасности, после бешеного метания по железнодорожным платформам и сводящего с ума ожидания поезда на вокзале они наслаждались ощущением относительной и, вероятнее всего, временной безопасности. По крайней мере, здесь было тепло. Понемногу отпускала нереальная и в то же время более чем ощутимая власть магической атмосферы места, откуда им удалось уйти каким-то чудом. А главное — не слышно стало жуткого, бесконечного, как боль, волчьего воя.
— В третьем вагоне работает ресторан!
Краснолицый вспотевший проводник, открыв дверь после короткого стука, бросил эту информацию скорее в пространство, чем реальным людям. Эти двое не среагировали вообще, когда он предлагал горячий чай. Молча, не меняя странного выражения на лицах, показали ему билеты и так же безучастно взяли два набора белья. Поэтому про ресторан он сказал просто так, для порядка. Дверь с лязгом захлопнулась, и в тесном помещении снова повисла давящая тишина.
— Нужно поесть.
Голос Ивана, глухой, почти без выражения, звучал так отчужденно, будто в купе внезапно включили радио. Он сказал это, не поворачивая головы, продолжая смотреть в мутное стекло окна.
— Нам понадобятся силы, — добавил он, словно с огромным трудом убеждая в чем-то сам себя.
— Да. Наверное.
За то короткое время, что они были в бегах, Юлия привыкла соглашаться со всем, что он говорил или делал. Это явилось одной из причин ее теперешней неподвижности и молчания.
Белояр молчал и не двигался. И поэтому она поступала так же. Она боялась слишком шумно вздохнуть. Или повернуть голову. Или шевельнуть кистью руки. Не говоря уже о том, чтобы взглянуть на него. И если бы он сидел без движения все оставшиеся двадцать часов, что им предстояло провести в этом замкнутом пространстве — она, без всякого сомнения, поступала бы так же. Как если бы он приказал ей выпрыгнуть на ходу из мчащегося поезда, или закричать во весь голос, или, скинув одежду, лечь на пол в откровенной позе — она сделала бы это, не задумываясь. Даже с радостью. Проблема в том, что он этого не делал. И она боялась пошевелиться, чувствуя инстинктивно, что, как человек, держащий в руках гранату без чеки — от одного лишнего движения рискует погибнуть в эпицентре взрыва.
Поэтому теперь, когда Иван, устало нагнувшись, поднял с пола сумку с провизией, Юлия, еще не веря, опасливо поменяла позу, разминая затекшие ноги и шею.
— Да, — тихо сказала она. — Конечно.
Стараясь не поднимать глаз, она стала помогать Ивану вытаскивать из сумки продукты. Постепенно на железном столике появилось то, что было второпях, в лихорадке бегства куплено на вокзале — два давно остывших, сморщенных хот-дога, пять бананов, сырная нарезка в вакуумной упаковке и пакет яблочного сока. И кое-что, прихваченное в порыве спасительной наглости из дома Медведя — до сих пор дышащая свежестью краюха ржаного хлеба и бутыль с темно-коричневой крепкой медовухой.
Колеса мерно стучали под сиденьями, упаковочная бумага и целлофановые пакеты шуршали, жидкости с тихим бульканьем лились в пластиковые стаканы. Обыденные, привычные звуки жизни, делающие бесконечное и безнадежное молчание не столь невыносимым. Так продолжалось какое-то время, до тех пор, покуда еда и алкоголь не расслабили нервы, не притупили инстинкты, не развязали языки.
— Н-да… — Белояр мрачно усмехнулся, держа в пальцах стаканчик с соком, — не думал, что буду с тобой путешествовать… Даже и не мечтал!
Неожиданное сравнение того, что сейчас происходило, с путешествием вызвало у Юлии короткий нервный смешок. Это действительно прозвучало забавно. Она бы расхохоталась, если бы не звук его голоса, заставивший смех остановиться комком в горле. Иван заговорил впервые за очень долгое время. Это дало Юлии слабую надежду.
— Может быть, расскажешь, все-таки… — осмелилась произнести она.
— Расскажу — о чем?
Синие глаза остановились на ее лице почти как раньше. С той лишь разницей, что теперь в них невозможно было прочесть ни чувств, ни мыслей, ни отношения. Но рискнуть стоило.
— О том, что все это значит. О том, как… как ты…
— Как я?
— …стал таким.
— А! ТАКИМ… Ну, что ж, — Белояр поставил обратно на столик сок, чтобы тут же взять в руку другой стаканчик, доверху наполненный вином. — Это очень просто. Слушай!
Выпив все залпом, он заговорил.
Это было похоже на их уютные, новогодние вечера. На те долгие разговоры, когда она устраивалась с ногами в кресле с чашкой кофе или бокалом шампанского, а Иван сидел рядом на диване, глядя на нее глазами преданного существа.
Теперь он сидел напротив, взгляд его был жесток или безразличен и редко обращался на Юлию, чаще устремляясь в окно или в пол. Но все равно она слушала как завороженная его голос — опять или уже навсегда простуженный или сорванный, желая в глубине души лишь одного. Чтобы никогда не заканчивалась эта поездка. Чтобы колеса всегда стучали под ее полкой ритмично и гулко, чтобы в малюсеньком пространстве, изначально пахнущем рыбой и тряпками, постепенно накапливался ЕГО запах. И чтобы можно было изредка, когда он не видит, любоваться — жадно, эгоистично любоваться его плечами, пепельной челкой и руками, опасно сжимающими пластик стаканчика.
Он рассказывал о том, что, когда Юлия не приняла его любовь, хотел умереть, но у него, разумеется, не хватило духа. Как пытался вернуться в беспутное, пьяное полузабытье, но не смог, прирученный уютом и теплом. Как приполз измызганным, полудохлым псом к единственному спасению — пожилой матери, давно махнувшей на сына рукой. И, наконец, о том, как согласился, безвольный и равнодушный уже ко всему, последовать советам соседок-кумушек, материных приятельниц.
— Хм-м… — Белояр насмешливо улыбнулся уголком рта, вспоминая. — Венец безбрачия… Сглаз, порча, отворот-приворот, чуть ли не родовое проклятие! Ну, знаешь весь этот бред…
— Знаю… — осторожно кивнула Юлия. — И что дальше?
— Дальше! А-ха-ха-ха!! — он вдруг расхохотался, удивив злой радостью, прозвучавшей в этом смехе. — Эта ведьма — подруга матери, пыталась обнаружить во мне все подряд, представляешь?! Замучилась, бедняжка, колдовать, а потом…
— А… потом?
— Что ты так испуганно смотришь? Потом подумала да и отправила к Медведю, вот и все! Сказала, там мое место. И не ошиблась.
— Не ошиблась?!
— Ну, разумеется… — недоуменно приподнялись пшеничные брови, а взгляд стал холодным, почти как у Велемира. — Бер не только спас меня от суицида. Он дал мне опору в жизни, которая…
