Лорел Гамильтон - Ласка сумрака
– Я слышу твои слова, Мрак, но Мерри хранит молчание. Ты – ее новый кукловод?
– Я привожу в порядок твоего гоблина, Кураг, и я могу найти лучшее применение словам, чем повторять то, что ты и так знаешь.
– Я помню свои обеты, девочка.
– Нет, Кураг, я не это имела в виду. Пусть сидхе и не приносят слухи в холмы гоблинов, но мы с тобой знаем, что у тебя найдутся другие средства.
Я не сказала вслух, что малые фейри при дворе, из слуг и не только из них, поставляли сведения гоблинам, иногда за награду, иногда – ради ощущения собственной власти. Мой отец дал слово никогда не выдавать систему шпионажа Курага. Я таким обетом не была связана. Я могла бы выдать тайны гоблинов, но не делала этого.
– Говори все, принцесса, не играй со старым гоблином.
– Я сказала столько, сколько хотела сказать, Кураг, царь гоблинов.
Он громко выдохнул.
– Мерри, девочка моя, ты такая папина дочка! Я любил Эссуса больше всех прочих сидхе. Его смерть была огромной потерей для всего Неблагого Двора, ибо он был истинным другом для многих.
– Эта похвала много значит в твоих устах, Кураг. – Я не поблагодарила его, потому что нельзя благодарить старых фейри. Кое-кто из молодых сейчас не обращает на это внимания, но запрет на слова благодарности – один из самых старых наших запретов, почти табу.
– Ты чтишь все клятвы, данные твоим отцом?
– Нет, с некоторыми я не согласна, а о некоторых не знаю.
– Я думал, он сказал тебе все, – заметил Кураг.
– Я уже не ребенок, Кураг. Я знаю, что у отца были свои секреты. Я была юна, когда он умер. Некоторые вещи я не была готова узнать.
– Ты так же мудра, как и соблазнительна, – до чего печально. Порой я думаю, что лучше бы ты была чуточку поглупее. Я люблю, чтобы женщина была чуть меня поглупее.
– Кураг, ты по-прежнему неотразим.
Тут он засмеялся настоящим смехом, и это оказалось заразным. Я засмеялась вместе с ним, и когда его глаза уже исчезали с клинка, он произнес:
– Я подумаю о словах Мрака, и о твоих словах, и даже о словах твоего отца. Но ты должна по-настоящему напитать моего гоблина, или через три месяца я ничем не буду связан с тобой.
– Ты никогда не освободишься от меня, Кураг, до тех пор, пока меня не трахнешь. По крайней мере так ты мне сказал, когда мне было шестнадцать.
Он снова засмеялся, но под конец сказал:
– Думал я раньше, что меньше будет риска, если ты согласишься стать моей царицей. А теперь я начинаю думать, что тебя лучше вообще ни к какому трону не подпускать – слишком ты опасна.
Глава 25
На пурпурных простынях Китто казался привидением. Лицо его было еще бледнее от черных кудрей. Веки то и дело приподымались, обнажая синеву глаз, затем смыкались снова, и глаза светились синяками из-под прозрачной кожи.
Я коснулась его голого плеча.
– Он все еще... почти прозрачен.
– Малые фейри истаивают истинно, – заметил Дойл. Он стоял рядом со мной у зеркального комода. Рис стоял у изножья кровати и тоже смотрел на гоблина.
– Он не способен на секс, что ни придумывай.
Я взглянула на стража. Он казался невеселым, может, даже встревоженным, но и только.
– Ты не станешь возмущаться, если я разделю постель с гоблином?
– А это поможет? – спросил он.
– Нет, – ответила я.
Он выдал слабую версию своей обычной усмешки.
– Ну так мне стоит начинать искать положительные стороны. К тому же не думаю, что нужно волноваться насчет твоих скачек с ним этой ночью. Того, что от него осталось, на это не хватит.
– Мерри должна разделить плоть с Китто, чтобы он пришел в себя, – сказал Дойл.
Я села на край постели, и Китто потянулся ко мне, как море притягивается луной, и прильнул ко мне со вздохом, очень похожим на стон.
– Он не сможет меня укусить, пока он не в сознании.
– Направь на него силу, как ты сделала это с клинком, – посоветовал Дойл. – Дай ему почувствовать тебя, как недавно Курагу.
Я взглянула на маленького гоблина. Он как будто просто спал, но кожа у него все еще казалась странно тонкой, словно изношенной. Я погладила его по плечу. Он изогнулся, придвинувшись ближе, но не очнулся.
Я наклонилась к нему, почти коснувшись губами плеча. Щиты я подняла машинально, как только прекратила разговор с Курагом. Защищаться было для меня так же естественно, как дышать. Вот чтобы опустить щиты – требовалась концентрация. Я научилась пользоваться щитами примерно в то же время, что и читать. Но это были не чары, это было и меньше, и больше. Ведьмы-люди называют это "природной" или "естественной" магией: это такая природная способность, которой можно пользоваться без особой тренировки или усилий.
Я вложила магию, вложила энергию в свое дыхание и дунула на кожу Китто. При этом я пожелала, чтобы он очнулся, чтобы увидел меня.
Веки Китто затрепетали и распахнулись, и на этот раз он меня действительно увидел. Он прохрипел:
– Мерри.
Я улыбнулась ему, гладя завитушки волос у бледного лица.
– Да, Китто, это я.
Он нахмурился и поморщился, как от боли.
– Что со мной такое?
– Тебе нужно взять у меня плоти.
Он хмурился по-прежнему, будто не понимая.
Я сняла жакет и начала расстегивать блузку. Может, мне удалось бы закатать рукав до плеча, но я не хотела запятнать кровью белую ткань. Бюстгальтер под блузкой тоже был белым, но я надеялась, что он уцелеет, если я поостерегусь.
Глаза Китто удивленно распахнулись.
– Плоти? – переспросил он.
– Оставь свою метку на моем теле, Китто.
– Мы говорили с Курагом, – пояснил Дойл. – Он сказал, что причина твоего недомогания – в том, что твоя отметина на Мерри зажила. Ее энергия должна поддерживать тебя вдали от страны фейри, и потому тебе нужно снова разделить ее плоть.
Китто уставился на высокого темнокожего стража:
– Я не понимаю.
Я дотронулась до его лица, снова повернула его к себе:
– Разве это имеет значение? Разве что-нибудь имеет значение, кроме аромата моей кожи?
Я поднесла запястье к его лицу и медленно повела рукой над губами, то и дело к ним прикасаясь. Наконец я встала на колени у кровати, одной рукой придерживая голову Китто за затылок, так что его лицо было прямо над моей другой рукой, чуть пониже плеча. Укус во время секса – это здорово, даже если до крови, но сейчас все было "насухую", и я не была к этому готова. Я ожидала боли и потому предпочитала, чтобы укус пришелся куда-то в мягкие, "мясные" части.
Зрачки у гоблина превратились в узкие щелки. Он был неподвижным, но не застывшим. Это была неподвижность, заполненная до краев: нетерпением, нуждой и голодом, слепым жутким голодом. Что-то в эту минуту, когда он смотрел на белую плоть моей руки, напомнило мне, что его отец был не просто гоблин, но змеегоблин. Китто был теплокровным и на вид вполне млекопитающим, и все же в нем сохранялась эта рептильная неподвижность. Он по-прежнему оставался уменьшенной версией воина-сидхе, но напряжение его тела здорово напоминало змею перед ударом. Я даже испугалась на миг, а затем он метнулся смазанным от скорости пятном, и мне пришлось бороться с собой, чтобы не отпрыгнуть.
