Ольга Онойко - Дети немилости
Истефи славился своими тканями, особенно шелком, и даже в горы попадали истефийские покрывала, выменянные за овец, мирный проезд или просто так взятые у купцов. Неле вспомнилась Мирале. Та родилась далеко от Рескидды, но тоже была твердой как сталь, хоть и по-иному, чем рескидди Лириния. Будь Мирале здесь, рядом, что бы она сказала?
Прикрыв глаза, Неле вздохнула.
...В богато убранном покое, среди истефийских шелков и золотой парчи, на вышитых подушках сидела Мирале. Белые рукава светились, пав поверх огневеющего узора. На красавице было одеяние из тонкого льна, какое надевается после бани. Волосы ее, черные как вороново крыло, расчесывали две единокровные сестры Юцинеле, Иоле и Иреле, и не было милосердия в их руках. Мирале как будто не чувствовала боли. Она смотрела прямо перед собой, даже не вздрагивая, когда то одна, то другая золовка выдирала дорогим гребнем целый клок ее богатства. Руки Мирале возлежали на округлившемся животе. Кожа ее сияла лунным светом, и растущий во чреве плод только увеличил ее красоту.
Неле опустила занавесь и вошла. Раскрытой ладонью дала пощечину одной из сестер, села перед невесткой на подогнутые ноги. Прекрасные серые глаза Мирале нашли ее, взор скользнул по голым рукам, рядам метательных ножей на груди, перевязи с длинным кинжалом, пальцам, закованным в боевые перстни... Ресницы опустились на щеки темными полукружиями.
– Добра моей госпоже, – сказала Неле, подивившись, какой чужой, оказывается, у нее голос, какой суровый. – Здорова ли ты? Не хочешь ли чего?
Мирале едва поглядела на нее и снова потупилась. Неле решила, что она не ответит, но красавица медлительно разомкнула губы:
– Здорова... ничего не хочу. – И добавила чуть внятней: – Госпожа Юцинеле.
Неле умолкла. Было бы хорошо хоть о чем-нибудь завести разговор с невесткой, но складной мысли не приходило. Вообще никакой не приходило. Она могла бы исполнить просьбу Мирале, но та никогда ничего не просила. О чем говорят женщины между собой? Они ведь постоянно болтают. Неле знала, о чем говорят мужчины, не стушевалась бы в разговоре о конях, собаках или оружейной стали, но женщине можно что-нибудь приказать или что-нибудь подарить, и все.
Итаяс просил сестру позаботиться о его любимой жене. Мирале не имела в Таяне родни, в которой нашла бы утешение и защиту. Взглянуть без почтения на жену Демона не решился бы и самый глупый храбрец, но на женской половине ей тоже требовались охранители, а здесь не властен был даже ее муж. «Ты свободна войти и выйти, – сказал Итаяс, – и ты не боишься старух. Держи их в страхе». Неле кивнула, пожирая его глазами, и брат с улыбкой погладил ее по голове...
Неле растерянно покусала губу и велела:
– Иреле! Принеси персиков и молока. Может, госпожа хочет мяса? Оно полезно для сыновей.
Мирале едва приметно покачала головой.
– Тебе нужно есть, – укоризненно сказала Неле, радуясь, что нашла слова. – Иначе сын родится слабым.
– Нет, – ответила Мирале очень тихо. – Он... сильный.
Неле широко улыбнулась.
– Конечно! Ведь отец его – самый могучий на свете. У тебя родится чудесный сын.
Ресницы Мирале вспорхнули, сухие пронзительные глаза вперились Неле в лицо, и та почти отпрянула, жалко приоткрыв рот. Будь перед нею мужчина, Неле схватила бы нож и надрезала себе руку. Она обязана была произнести ложь, но ложь не делалась оттого менее омерзительной.
Мирале знала, какая судьба постигла всех жен Итаяса, сумевших понести от него.
Иоле потупилась, кривя рот. Растерянность и стыд Неле превратились в злобу. Она грубо велела сестре убираться. Иоле кинулась в коридор, едва не сбила с ног Иреле, девицы в четыре руки поставили на пол блюдо с фруктами и кувшин, и скрылись. Донеслось недоброе хихиканье. Неле чуть не кинулась вслед, охваченная желанием догнать их и оттаскать за волосы, но вовремя опомнилась.
Мирале смотрела на нее.
Неле опустила голову, резко выдохнув.
– Теперь некому завязать мне волосы, – с тенью усмешки сказала красавица, – и они не станут реже.
– Разреши, госпожа, я послужу тебе, – Неле вскочила.
– Сначала сними перстни, – сказала Мирале ласково, – они у тебя не для красы...
Уши Неле заалели, она забормотала извинения и стала стаскивать тяжкое железо со своих пальцев. Перстни были вообще-то красивые, по-настоящему женские, из Рескидды. Подарок брата – тот нашел их среди товаров какого-то купца.
Волосы Мирале, прохладные и гладкие, струились по рукам как вода. Умастив, их нужно было связать в четыре узла, а потом убрать под четырехрогую, расшитую самоцветами шапочку. Сама Неле по-мужски заплетала косу. Ее лохмы походили на овечью шерсть. Проводя пальцами вдоль бесконечных черных прядей, она подумала, что у нее бы эти узлы, достоинство замужней женщины, держались бы точно кованые, – и поторопилась отогнать эти мысли. Косы Мирале не давались вязать: текли, выскальзывали из непривычных к женским затеям пальцев.
– Ты не умеешь? – наконец спросила красавица, и Неле окончательно застыдилась.
Мирале вздохнула.
– Не гневайся, госпожа золовка, – сказала она, – но как я тебе завидую...
Неле от неожиданности выронила прядь, и узел упал.
Завидовать? Ей? Мирале, красавица Мирале, которую любит Итаяс, завидует Неле, ненастоящему воину и полуженщине?..
– Как бы я хотела быть на твоем месте, госпожа золовка, – задумчиво прошелестела Мирале, склонив голову. – Ходить свободно, смотреть прямо. Не быть овцой, которую забирают из стада и несут куда хотят...
– Глупая, – ответила Неле, но вышло это не строго, как полагалось, а отчаянно грустно. – Ты не овца-пленница, а госпожа, честная супруга.
Наргияс посоветовал устроить пышную свадьбу, раздарить много подарков: если не задобрить дзеров, то по крайней мере смягчить их гнев. Каманар, как всегда, согласился с ним, хотя и был еще зол как бес, а Итаяс только улыбнулся. Гости на той свадьбе исчислялись тысячами, гуляли они с неделю. Певцы прославляли невесту. Никто не сумел преувеличить ее достоинств. Мужу своему, похожему на бога, была Мирале ровней. Неле не могла смотреть на них: глаза слепила их красота.
– Только захоти, и будешь старшей женой, – продолжала она, перебирая пряди смоляных волос Мирале. – Что ни пожелаешь, все исполнят.
– Исполнят? – Мирале обернулась. – Ты же выгнала этих куриц, госпожа золовка, что же по-прежнему говоришь деревянные слова? Дай мне человека увидеть, ни о чем больше не прошу.
Что-то внутри Юцинеле дрогнуло и сжалось. Выпустив бесконечные волосы Мирале, она прошла пред ее лицо и вновь села, скрестив ноги; впилась пальцами в колени, с усилием подняла голову.
– Ребенок растет, – сказала Мирале. – Он уже начал двигаться.
