Ольга Онойко - Дети немилости
Насмешка в его голосе мешалась с подозрением. Ложь равнинников казалась слишком нелепой, чтобы быть ложью: несомненно, аллендорцы что-то замышляли. Но что могла сделать слабая женщина, пусть даже и став орудием в руках коварных мудрецов Ройста?
– Я боюсь за нее, – сказал Итаяс. – Что они хотят с нею сделать?
– Ее отправили в Рескидду, – ответил отец.
Демон умолк. Поднялся, оставив развалившегося на камнях льва. Непроницаемо-улыбчивое лицо оледенело, ясные пустые глаза встретили взгляд каманара.
– Так... – сказал он странным голосом. – А что слышно из Нижнего Таяна?
Арияс помолчал.
– Я был прав, – глухо сказал он. – Я ошибся лишь в одном: неверно назвал границу, на которой остановится Эрдрейари. Мертвец чует, что Верхний Таян не по зубам ему, и войска его укрепляются в низинах. Он сунулся в пещеры, но вылетел оттуда с опаленным лбом. Мы потеряли Нижний Таян, но остановили Уарру, Итаяс.
Тот опустил веки, безмолвный. «Императору не нужна ледяная страна, – подумал Арияс, мрачнея. – Теперь он двинется на юг, в Имар и Ору... если они упустят время, то падут, как чаары. Безмозглые бараны! Уже сейчас поздно, к зиме времени не останется вовсе!»
– Знаешь, отец, – с неожиданной мягкостью сказал Демон, – я не буду зимовать в горах.
– Что? – вырвалось у Арияса.
– Укрепляй границы, – сказал Итаяс так, словно сам был каманаром, отдающим распоряжения, – не пугай лишний раз орцев и имаров, вели Кентаясу быть осмотрительнее. Мертвецы в бою ничем не отличаются от живых, разве что командиры их осторожней и опытней. Мне скучно сидеть в пещерах. Я ухожу.
Каманар с трудом перевел дыхание.
– Что это с тобой? – ледяным голосом спросил он; Арияс слишком хорошо понимал, что ответом на гневный запрет будет только усмешка бешеного Демона, и кроме того, в сырую погоду у каманара до сих пор болела левая рука. – Тебе наскучили сражения, желаешь мирно пасти овец в какой-нибудь долине?
Итаяс беззлобно рассмеялся.
– Нет, – сказал он почти ласково. – Но драться с солдатами Уарры можно до самой смерти, и ничего не изменится. Даже если все каманы Лациат объединятся, им никогда не сокрушить Уарру. Ты понимаешь это, отец. Охотник может не рисковать, не забираться в логово льва – но он спокойно ждет снаружи, сколько потребуется.
– И что? – медленно спросил Арияс.
Демон улыбнулся.
И сказал почти мечтательно:
– Я видел его.
– Кого?!
– Император Уарры приезжал в одну из мертвецких крепостей. Я пробрался туда и увидел его.
– Ты безумен, – сказал отец. – Но тебя не зря зовут Демоном. Ты неподвластен смерти.
Сын снова засмеялся.
– Может, и так, – сказал он. – Но император – подвластен.
Сердце Арияса дрогнуло.
– О чем ты? – снова переспросил он, уже догадываясь, что за невероятная мысль завладела разумом Итаяса.
– Мертвое железо и живые мертвецы, отсюда и до Восточного моря – вот Уарра, – ответил тот. – Ее не сокрушить силами гор. Но император – живой человек. Он ест, пьет, овладевает женщинами. Его можно убить. Я убью императора, и Уарра не посмеет более даже взглянуть на запад.
– Это невозможно, – сказал каманар. – От Нижнего Таяна до Кестис Неггела стоят войска. Атомники и танки, маги и полки мертвецов. Ты безумен, но не глуп же.
– Это верно, – с усмешкой согласился Итаяс. – Я не собираюсь идти сквозь армию Уарры. Я пройду через Ору и Уруви, а оттуда поеду в Рескидду как аллендорец. Хочу удостовериться, что никто не причинит зла моей сестре... Из Рескидды я направлюсь в Кестис Неггел. Никто не узнает во мне таянца. Я найду способ убить императора.
В вершинах скал вил гнезда туман. Далеко над осыпями парил огромный орел, высматривая на тропе горных ланей. Ветер стих. Солнечные лучи стали горячей. Демон Высокогорья смотрел на отца с улыбкой; ни тени страха, ни следа сомнения не было на его лице, и на миг каманар поверил, что Итаяс действительно способен совершить то, что сулит.
– Это невозможно, – повторил Арияс без прежней твердости. – Вся Уарра защищает его.
Демон покачал головой.
– Он мой.
5
Поезд шел через степь.
Огненный венец солнца перекалил небосвод, и, остывая, тот сделался прозрачно-серым. Лиловые облака, плотные и недвижные, стояли над горизонтом. Выходил срок ярому дню, ветер подымался и дул над оцепенелой страной без конца и края, гоня пыльные смерчи и клубки перекати-поля. Колеса стучали. Неле смотрела в окно: за окном бежала серая земля, неподвижно летело над нею серое небо, а малиновое, круглое тело солнца падало и падало сквозь облака.
Становилось прохладней. Неле знала, как справляться с парящей духотой: нужно найти тень и шевелиться поменьше, будешь меньше потеть, а значит, и меньше мучиться. Но день все равно выдался не лучший. Самое жаркое время она проспала тяжелым болезненным сном и теперь чувствовала себя разбитой. Разбудила ее смотрительница вагона. Она стучалась во все комнаты и извинялась. Говорила, что в Истефи вагон посетит маг и напишет какую-то схему, с которой станет прохладно. «Лето нынче слишком жаркое, – горевала смотрительница так, словно в том была ее вина, – прежде пассажиры до самой Пустыни не страдали от жары. Не знаю, как просить прощения у почтенных дам».
Дамы вздыхали и опускали глаза, безнадежно обмахиваясь веерами; запястья их подрагивали от усталости.
Вагон был дамский, первого класса; благородная путешественница Юцинеле, родом из Лациат, ехала в Рескидду, город наук и искусств, дабы узреть красоту мира и многоцветье его. Также путешественница намеревалась больше узнать о святой вере, к которой обнаруживала в себе склонность...
Неле очень удивилась бы, доведись ей прочесть письма, отправленные из Ройста прежде ее отъезда. О святых верах она если и слыхивала, то разве от Лонси, склонностей и подавно к ним не питала, науки с искусствами не занимали ее. Но она радовалась поездке и глубоко, в самом далеком уголке сердца, таила надежду на чудеса. Она ехала в Рескидду, странный, сказочный город, откуда родом крылатая принцесса Лириния; в Рескидду, чьи золотые колесницы некогда покорили полмира; в город, где правят царица Лумирет и Младшая Мать Акридделат и на девушку, умеющую объезжать коней и метать ножи, никто не посмотрит косо.
Лонси сидел у себя в мужском вагоне. С полудня и до середины вечера дамам и господам дозволялось посещать друг друга, но он ни разу не пришел. Неле вполне разделяла его чувства. Ей и сказать-то ему было нечего.
Толстая синяя занавеска, что висела поверх кружевной белой, за день нагрелась так, что почти обжигала пальцы. Теперь она остыла. Неле не стала ее задвигать: из отворенного окна веял ветерок. Ночью он сулил стать ледяным, но простуд горянка не боялась. Она разделась донага и накинула простыню. Смотрительница предупредила, что ночью кто-то займет второе место в отгороженной комнатке, но это ведь тоже будет женщина, что беспокоиться... Синяя ночь, точно вторая занавесь, сгустилась за окнами. На горизонте озером звезд мерцали огни города Истефи, самого северного в Ожерелье Песков.
