Братья крови - Русанов Владислав Адольфович

Предположим, Чеслав трус, каких поискать, но уклониться от поединка ему не дадут. Сбежав, он навлечет несмываемый позор не только на себя, но и на Мастера гнезда, и на всех птенцов, с которыми связан кровными узами. Это успокаивало, вносило определенность в предстоящее нелегкое испытание.

И тут как гром с ясного неба грянуло страшное событие, кардинальным образом изменившее все мое существование.

Как раз в год смерти Альфонсо Борджиа [94] пан Ладвиг привез мне меч, который заказывал у германских мастеров. Его изготовление заняло больше года – несколько проковок, шлифовка, а потом еще выверили баланс до волоска, прежде чем взяться за отделку эфеса. Я приступил к занятиям уже с тем оружием, с каким мне предстояло выступить против английского принца. Фон Раабе постоянно усложнял задачу, и поэтому мне приходилось биться сразу с двумя-тремя противниками даже на учебных занятиях. Как впоследствии говорил знаменитый русский полководец – тяжело в учении, легко в бою. Но отрабатывали движения и удары мы, как правило, по ночам. Со дня моей инициации не прошло еще пятидесяти лет, так что я считался не просто юным, а зеленым, как весенняя травка. Юные вампиры еще не могут бодрствовать днем, пускай даже и в затемненном помещении. Мне уже удавалось бодрствовать, скользя по зыбкой грани между сном и явью, но ясности разума, которая дает возможность высшим кровным братьям днем заниматься искусством и науками, я еще не достиг. Хотя старался.

В тот день я, сцепив зубы, стоял за пюпитром и упрямо читал одну и ту же строчку знаменитого труда «Spеculum Alchimоае» авторства Роджера Бэкона [95] и никак не мог понять, что же имел в виду естествоиспытатель. Буквы плыли и двоились, строка норовила уползти то вверх, то вниз по странице. Несколько раз меня подмывало бросить все «do diabla» и отправиться спать, но пан Ладвиг приказал бороться с ленивой натурой. Иначе, сказал он, высшим не стать.

Внезапно неимоверная боль скрутила меня в узел. Словно клинок между ребер прошел. Я скорчился, цепляясь в тщетной попытке устоять на ногах, за край пюпитра, но добился лишь падения тяжелого фолианта на голову. Упав на колени, я выл, рыдая кровавыми слезами, и скулил как побитый пес.

На мгновение отступив – мне удалось даже перевести дух, – боль вернулась. Тысячи острых, раскаленных игл прошили каждую мышцу, каждый сустав, а зазубренный кол вошел через зад, выталкивая хребет. Я снова закричал, на этот раз выгибаясь на полу, словно в припадке падучей. Горло горело огнем, кожа зудела, а глаза вдруг обрели самостоятельность, вознамерившись немедленно покинуть глазницы.

Так продолжалось целую вечность.

Давно уже стоял надо мной прибежавший на крик пан Ладвиг. Испуганно выглядывали из-за его плеча два птенца князя Збигнева Вроцлавского, которые частенько упражнялись с мечами под присмотром фон Раабе. Суетились слуги. Но я их не замечал. Ни один самый изощренный ум не в силах выдумать столь ужасную пытку. Мне казалось, что я уже развоплощаюсь, уходя в объятия Предвечной Матери, Великой Тьмы.

– Три тысячи чертей им в задницу, грязные ублюдки… – зло выплюнул пан Ладвиг.

Боль медленно отпускала меня, противной слабостью и дрожью отзываясь во всем теле. Я был слаб как младенец и не мог вымолвить ни единого слова. Только водил глазами по сторонам.

– Что… Что это было? – прерывающимся голосом вымолвил я.

– Что это было?!—рявкнул мой наставник. – Ты знаешь об узах, связывающих Мастера гнезда с его птенцами?

– Д-да…

– Тогда ты должен был догадаться. Пана Мжислава Ястжембицкого больше нет с нами.

– Как?!—От неожиданности я сел.

– А вот так! – Ладвиг грянул кулаком о стойку с мечами так, что она едва не рассыпалась. – Мастер ощущает чувства и мысли птенца. Знает, где тот находится… Ну хотя бы приблизительно – как далеко и в каком направлении. Чувствует, если тот его обманывает или замыслил каверзу. Эта связь взаимная. Ты тоже мог знать если не мысли, то чувства пана Мжислава, если бы не…

– Если бы не что?

– Мастера и князья умеют ставить защиту на свои чувства, закрываясь от излишнего любопытства птенцов. Не спрашивай меня как. Это приходит с годами, когда число птенцов превышает полудюжину. А я никого не обратил. Ни разу за всю жизнь. А пан Мжислав умел… И довольно неплохо. Он опытный Мастер… Был опытным Мастером гнезда. Но в тот миг, когда ему вогнали в сердце кол, или облили святой водой, или вытащили на солнце, а может быть, проделали и то, и другое, и третье одновременно, он обо всем забыл от боли. Барьеры рухнули, и завесы пали. Ты ощутил его. Радуйся и благодари Великую Тьму, что тебе досталась лишь маленькая толика боли из той вселенской муки, что чувствовал пан Мжислав, твой Мастер, в последний миг.

– Маленькая толика? – Я потряс головой. – Какой ужас… Мне казалось – я в шаге от развоплощения.

– Да, в шаге, а он этот шаг сделал. И развоплотился.

– Кто? – Я попытался встать, цепляясь за ту же оружейную стойку, и едва не завалил ее. Пан Ладвиг поддержал меня за локоть. – Кто это сделал?

– Не знаю. Нам еще предстоит выяснить, кто повинен в смерти Ястжембицкого пана. Я сегодня же ночью отбываю в Краков. Князь Лешко не оставит без внимания гибель одного из самых верных своих вассалов. Мы потребуем объяснений от краковского отделения ордена Охотников. Хочу надеяться, что мы получим исчерпывающие объяснения. Иначе… Иначе перемирию конец.

Так я остался один. Без гнезда и без Мастера.

Вернувшись через полгода, пан Ладвиг рассказал, что на маеток Ястжембицких напали не охотники, а церковники. Доминиканцы, псы господни [96]. Никому не ведомо, как они разыскали строение, затерянное в лесах на полпути между Краковом и Люблиным. Наверняка без предательства со стороны одного из наемных слуг дело не обошлось. Пришли на рассвете, окружили дом, обнесенный частоколом, и, когда солнце уже приближалось к полудню, набросились.

В маетке на тот час укрывались от солнца пан Мжислав с супругой, пани Гориславой, девятеро птенцов, из них двое обращенных совсем недавно, двое слуг крови – благообразные старики Яцек и Марыся, и несколько наемных слуг. Не уцелел никто. Оказать сопротивление смогли лишь пятеро – сами Ястжембицкие паны, Генрик, старший из птенцов, уже пробовавший самостоятельно обращать, Михась и Йохан, которые провели в ученичестве лет по тридцать, но особых успехов не показывали. Они погибли первыми, спутанные веревками с серебряной нитью, оглушенные многоголосыми молитвами, пробитые навылет десятками арбалетных болтов.

Правда, охотникам, которые рассказали историю уничтожения гнезда князю Лешко, удалось выяснить, что без боя кровные братья не сдались. Генрик, чудовищным усилием разорвав обвившую его руки веревку, едва не на клочки разметал одного из инквизиторов, имевшего неосторожность приблизиться вплотную с занесенным осиновым колом. Да пан Мжислав, стоя над прахом Гориславы, которой досталось с десяток посеребренных болтов в упор, серьезно искалечил еще троих.

Так в одночасье я осиротел. С прошлым меня связывал только Чеслав, а уж кого я хотел бы видеть реже других, так это его. В горячности я заявил, что буду мстить, но пан Ладвиг сурово осадил меня, разъяснив, что одиночке не справиться с хорошо организованным, сильным и жестоким монашеским орденом, а прочие кровные братья меня не поддержат. Худой мир лучше доброй ссоры. Князьям проще делать вид, что ничего не случилось, и таить злобу.

Осенью одна тысяча четыреста семьдесят шестого года фон Раабе заявил, что я готов. За день перед тем я выиграл у него семь поединков из десяти, причем дважды заканчивал бой тем, что выбивал меч из крепкой руки старого вампира.

Пан Збигнев Владиславович, князь вроцлавский, дал соизволение на дальний поход. Буркнул только на прощание:

– Смотри не опозорь оружия польского и чести шляхетской.