Сергей Волков - Стража последнего рубежа
Сложив в брезентовую сумку заготовленную снедь — десяток вареных картофелин, банку кильки в томате, пару луковиц, квашеную капусту в пакете, кусочек соленого сала, сухари, старый пластмассовый термос с чаем, бутылку водки для деда Пыхто — Петр повесил ее на плечо брату, взвалил себе на плечи деревянный ящик со снастями, прихватил старый ледобур и запер дверь.
К Спасскому озеру было два пути. Первый, короткий, лежал повдоль Камаринки, мимо недавно отстроенного каким-то богатым москвичом поселка с детским названием «Кошкин дом». Строили поселок — два десятка домов за высоким забором — все лето. Большая дружная бригада строителей-бульбашей оставила по себе в округе добрую память. Петр не раз ходил к ним менять свежие овощи с огорода на гвозди, толь, проволоку и прочие необходимые в хозяйстве вещи, часто брал с собой Павла, уверенный — там брата не обидят. Но вот строительство закончилось. Сухим сентябрьским днем братья по знакомой дорожке отправились к поселку узнать — не нужны ли хозяевам картошка, которой уродилось на диво много, свекла, репа, лук? И были встречены мрачными мужиками в черной форме с желтыми нашивками «охрана», вооруженными ружьями. Один из них, лысый бугай с мутными глазами, завел Петра и Павла внутрь, распорядился выдать метелки и велел мести дорожку от ворот до конца поселка. Петр все время старался говорить с ним ровно, не возмущаться — он боялся за брата. Но Павел, слава богу, увидел в новых людях и метле лишь игру и истово, со свойственным слабоумным рвением принялся мести вымощенную розоватой плиткой дорожку.
Когда работа была сделана, давешний мутноглазый охранник вывел братьев за ворота.
— Валите отсюда, — хмуро сказал он.
— А заплатить? — тихо спросил Петр.
— Чего?! — взрыкнул охранник. — Ща прикладом промеж рогов звездану — будет тебе зарплата.
С тех пор Петр старался близко к «Кошкиному дому» не подходить. Поэтому на озеро он решил идти дальней дорогой — в обход поселка, через заросшие бурьяном поля бывшего колхоза имени ХХII партсъезда, прямо к Тутыринскому лесу, что раскинулся по правому берегу Камаринки и тянулся до Спасского озера, сливаясь на его берегах с большим лесом, уходящим к Можайску, Шаховской и дальше — за пределы Московской области.
Братья шли ходко — накануне подморозило, и ростепельный снег покрылся корочкой льда.
— Вот придем, пробуримся, сядем, — вслух рассуждал Петр, на ходу поправляя тяжелый ящик. — Костерок сообразим, чайку попьем. Стемнеет — мы к деду в гости заглянем, уху сварганим, посидим. Ты деда-то помнишь? Хороший дед, только пьет много…
— Пыхто! Дед! — отозвался Павел и, вертя головой, забалзил на все поле: — Ры-ыбка! Лу-ублю!
— Вот-вот, — усмехнулся Петр. — Переночуем там в сторожке. Утром еще половим, а к вечеру домой вернемся. Я считаю, нужное дело сделаем, а, Павлуша?
— Ры-ыбка! Лу-ублю! — захохотал брат.
Они отмахали больше половины пути к озеру и шагали опушкой приречного осинника, когда Павел неожиданно сник и начал тревожно озираться. Петр сразу напрягся — в неясном бормотании брата он уловил знакомые слова — «бесы, косы».
— Э-э, Павлушка! Устал, что ли? Недолго уже. Сейчас к берегу выйдем, вниз спустимся, Камаринку перейдем, а там, почитай, уже и рукой подать. Рыбку-то хочешь ловить? Кто больше поймает — ты или я?
— Ры-ыбка… — вяло отозвался Павел, кося глазами на недальний холм, за которым лежал проклятый буржуйский поселок. Нахмурившись, Петр приостановился, взял брата за горячую влажную руку:
— Не боись, все путем, братка. Скоро уже…
Договорить он не успел — на взлобке холма появились какие-то неясные, точно бы размазанные тени. Две, поменьше, мчались впереди, двигаясь резкими зигзагами, остальные, побольше, приотстали, но явно не собирались останавливаться. Петр прикинул расстояние — с километр будет, направление — странные тени двигались к лесу — и решительно воткнул ледобур в снег.
— Стой, Пашка. Давай-ка перекусим. Что-то я оголодал, брат. А ты?
— Ыгы, — кивнул Павел, оживляясь.
Петр усадил брата на рыбацкий ящик так, чтобы вся эта дальняя непонятная беготня оказалась у него за спиной. Вытащил из сумки картофелину, луковицу, сухари, налил в крышку термоса парящий чай. Тонкие осинки были плохим укрывищем, но Петр надеялся, что их не заметят, а если и заметят, то не обратят внимания. Про себя он твердо увязал размазанные тени с «Кошкиным домом» и ничего хорошего от них не ждал. То ли буржуи катаются на каких-то особо быстрых снегокатах, то ли развлекаются охотой, гоняя по полям собак — чем дальше они будут от них, тем лучше.
Братья поели, попили чайку, и Петр, внимательно осмотревшись — вроде все тихо, вокруг никакого движения, лишь ворона кружит над дальним лесом, — собрался идти дальше. Павел шагнул на тропинку и вдруг присел, сдавленно застонав. Петр бросился к брату, споткнулся, упал — и тут что-то произошло. Глядя перед собой, Петр вдруг увидел, как белый снег стал черным, а рукав телогрейки, наоборот, побелел. Длилось это всего секунду. Яркая вспышка озарила все вокруг, затем пришел тяжелый гул, как летом в сильную грозу. В нос шибануло гарью, а в леске, где сгинули давешние серые тени, Петр, поднявшись на ноги, с трудом разглядел сквозь выступившие слезы набирающий силу лесной пожар.
— Ну-ка, братка, ноги в руки — и вниз! — скомандовал он и едва не силой потащил не успевшего прийти в себя Павла к речному берегу. Тот почти не упирался, лишь все бормотал и бормотал себе под нос:
— Бесы! Нашли! Бесы с косами!..
По катакомбам Соня шла словно в забытьи. Когда она была наверху, пещеры казались ей обычными и хорошо знакомыми. Подумаешь, камень сделался полупрозрачным и слегка светится то голубоватым, то зеленым, то синим… Но, оказавшись в пещерах, девушка точно погрузилась в разноцветный лабиринт из линий, пятен, полос. Разлоги полнились энергией, она скапливалась здесь веками, будто в гигантском резервуаре. «Наверное, и в других пещерах так же, — подумала Соня. — И поэтому они так притягивают людей».
Но если люди, да и сама она еще совсем недавно, ходили по пещерам, испытывая лишь физические неудобства, то теперь Соне пришлось столкнуться с мощным сопротивлением перепутанных энергетических полей и линий катакомб. Каждый шаг давался девушке с трудом. Зеленоватые тени давно умерших каменотесов зыбко трепетали на сырых стенах, из известнякового крошева поднимались призрачные багровые силуэты лошадей и пурпурные очертания вагонеток, а под завалами охристо пламенели кости погибших. Фиолетовыми искрами вспыхивали под ногами лужи, золотились пятна плесени, а ледяной ветерок, холодя лицо, нес в себе белесые клочья растаявших невесть когда облаков.
