Вячеслав Касьянов - Искушение святой троицы
— Да-а, — промямлил Дима, — как-то это все-таки не очень удобно. А кассеты-то хоть какие-нибудь есть с фильмами?
— Нет, к сожалению, — развел руками незнакомец.
— Да что же такое, — сказал Дима.
— И погода дурацкая, — сказал Леша недовольно, — холодно, сыро. Не поймешь, то ли весна, то ли зима, то ли осень.
— День хороший, а погода плохая, — пошутил незнакомец с виноватой улыбкой.
Он вел себя весьма предупредительно и вежливо отвечал на все вопросы, но в его присутствии Леша и Дима почему-то чувствовали едва ощутимую тревогу, вызванную непонятно чем: то ли манерой незнакомца вести разговор, то ли самим его присутствием.
В комнате, как и раньше, был мягкий полумрак. На стене тикали невидимые часы. Дима неожиданно подумал об Алине. Он видел ее лишь один или два раза в жизни и даже не помнил хорошенько, как она выглядит, но сейчас ему почему-то захотелось, чтобы она сидела рядом, курила сигарету и разговаривала с ним.
Он хотел о чем-то спросить незнакомца, но вместо этого, затянувшись поглубже и откидываясь в кресле, выдал нечто совершенно несусветное:
— Насколько я знаю, необычность женского начала заключается в том, — сказал Дима, с удивлением прислушиваясь к звукам своего собственного голоса, — что это начало, как бы это поточнее сказать, тянется к определенному конкретному мужскому началу, с которым его связывает опыт достаточно длительных отношений, иными словами, привязанность, в то время как для начала мужского в целом более характерна склонность к полигамии. То есть, женская привязанность имеет, скорее, психологическую природу, а мужская — физиологическую. В связи с этим возникает вопрос: какой тип привязанности испытываете вы?
Трудно представить себе что-нибудь более нелепое, нежели Димина речь, которая в данной ситуации прозвучала абсолютно не к месту. Но самое поразительное было то, что Леша, услышав абсурдный и даже, пожалуй, смехотворный вопрос Димы, обращенный к таинственному незнакомцу, нисколько не удивился, а, словно бы утвердительно, кивнул головой, продолжая спокойно посасывать свой 'Колокольчик'.
— На это я могу ответить так, — сказал мужчина и внимательно посмотрел на Диму своими черными глазами, — все зависит от того, сумеете ли вы пролезть в телевизор. Этот вопрос волнует меня сейчас больше всего.
— Я другого и не ожидал, — заявил Леша.
Дима понимающе качнул головой, нисколько не удивившись.
Собеседник же, хитро увильнув таким образом от прямого ответа на вопрос Димы, неожиданно заговорил так:
— Человеческая природа, — произнес он, приняв тон профессора, читающего лекцию, — представляет из себя крайне интересную вещь, даже, возможно, наиболее любопытную из всех вещей в мироздании. Основная ошибка человека состоит в том, что ему самому особенности его природы не кажутся заслуживающими внимания, и он с гораздо большей охотой интересуется вещами, которые его внимания вовсе не стоят, причем рассматривает он их не в связи со своей природой, что помогло бы ему объяснить их, а внé этой связи, что окончательно затрудняет процесс их познания. Однако, похоже, самому человеку нравится такое положение вещей: иначе как объяснить увлечение людей мистикой, гаданиями, необъяснимыми событиями и тому подобными нелепостями, которое переходит из поколения в поколение? Видимо, человеку импонируют явления, которые нельзя объяснить совсем, но которые сами по себе эффектны и интересны, пусть и непонятны. Возможно, желание верить в чудеса объясняется именно страхом или нежеланием человека познать свою природу, поскольку она на первый взгляд как будто не представляет из себя ничего особенного по сравнению с разнообразными 'сверхъестественными' чудесами, находящимися по ту сторону его мозга. Человеку приходится всю жизнь жить с собой и в себе, быть заключенным в своем собственном теле, поэтому он с самого рождения свыкается со своей психикой и она представляется ему чем-то обыденным. Из-за этого нежелания (или же страха) человек охотно верит мистическому объяснению фактов, то есть, именно такому их объяснению, которое совершенно ничего не объясняет: оно непонятно ни ему, ни кому-либо другому. Но такая непонятность людей устраивает больше, нежели какое-нибудь простое и логичное объяснение, которое все расставит на места. Если все расставить по местам, в существовании человека пропадет всякий смысл. Кроме того, это самое существование будет наполнено настоящим, истинным страхом: страхом перед рациональностью, объяснимостью природы. Этот страх страшнее ужаса перед сверхъестественным, поскольку он имеет под собой реальную почву. Мистический же ужас — это ужас надуманный, потому что он есть ужас перед несуществующей, выдуманной опасностью; он приятен человеку, более того — необходим ему. Для этого он и был внушен человеком самому себе.
Голос незнакомца был уютен. Он постепенно погружал Лешу и Диму в приятное полночное состояние; они внимали ему как бы в полудреме, и при этом отчетливо слышали каждое слово. Их мыслительные способности вдруг приняли необычайную остроту, как будто удивительный собеседник своими речами стимулировал их. Его фигура была почти растворена во мраке, и ребята видели только его ладони, которые двигались в такт словам, и над ними — неподвижный лысый череп с двумя черными кружочками вместо глаз.
— Эти подсознательные предрассудки, — говорил череп приятным ровным голосом, — возможно, не были присущи человеческим существам изначально, а явились продуктом цивилизованного развития. Цивилизация отдаляет человека от породившей его природы, и он перестает ее понимать и чувствовать. Его собственные природные инстинкты начинают пугать его. Отсюда эта странная тяга к мистической трактовке реальности, которую сам же объясняющий не до конца понимает, и которая есть лишь страх перед изучением его собственной природы и природы, которая его создала. Кроме того, эта тяга — одно из следствий сложного строения мозга человека, в котором, как ни смешно это звучит, сам человек не в состоянии разобраться без посторонней помощи. Все, что мы видим, и все, что от нас скрыто, все, что мы понимаем и все, чего не понимаем, есть наш собственный мозг, и только. Поэтому знаменитые слова 'познай самого себя' я трактую, прежде всего, как побуждение познать свою психику, научиться объяснять непонятные для себя стороны бытия реакцией своего мозга — совершенного органа, созданного природой и заключенного в черепной коробке. Для психологов не секрет, что внешняя сторона так называемых сверхъестественных явлений, равно как и всех остальных явлений на свете, суть не что иное, как продукт восприятия действительности человеческим мозгом. Несовершенное же мышление просто-напросто не способно адекватно воспринимать эту действительность и потому прибегает к мистике и на этом успокаивается, поскольку мистику уже не нужно объяснять — она необъяснима по определению. В ней нет собственно человеческой логики. С другой стороны, человек создал бога по своему образу и подобию, руководствуясь именно человеческой логикой: для человека непонятно, как Вселенная могла существовать вечно, поскольку понятие вечности он рассматривает со своей приземленной позиции; ему необходим был творец, создавший эту Вселенную и разрешивший тем самым вопрос о вечности понятным для человека образом. Происхождение же самого творца человеку знать не нужно. По его понятиям, Вселенная не могла существовать вечно, но бог мог. Поэтому мистическое и религиозное мировоззрение противоречат друг другу: бог логичен, мистика алогична. Мистика, таким образом, мешает истинной вере. Мистика начинает главенствовать, когда человек забывает о боге, которого он сам же создал, потому что ему становится мало даже бога. С другой стороны, мистическое мировоззрение противоположно и мировоззрению атеистическому. Мистический взгляд кажется человеку более интригующим и, следовательно, — странная логика! — более правдоподобным, нежели разумное и действительно правдоподобное объяснение какого-либо явления, хотя, к примеру, о том, что такое "духи", откуда они берутся и откуда черпают свою силу, или же почему на свете существует якобы некая предопределенность, или же какая польза в реинкарнации и тому подобные вещи, он не имеет понятия, поскольку собственной персоной никогда с ними не сталкивался. А ведь, если вдуматься, даже само слово 'чудо', так любимое суеверными человеческими существами, не имеет права на существование, так как означает нечто, не существующее в действительности или просто не могущее произойти. Ведь если бы чудеса могли произойти в действительности, они бы перестали быть чудесами и превратились в обыденность. Я бы даже сказал, что люди верят в чудеса потому, что их не бывает на самом деле. Это сознательная вера в несбыточное, желание того, чтобы оно произошло, хотя бы в мечтах.
