Денис Чекалов - Сумеречный судья
— А Люсинда? — спросил я.
— Эта? Она хуже всех была. Мне-то, в квартирке моей, все слышно. Что у них там, наверху, происходит. Словно в игру какую играла. Нравились ей и слава Серхио, и жизнь, которую он вел. Напьются да стихи читать начнут. А по мне…
Старик махнул рукой.
— То есть, Люсинда играла в богему? — спросил я. — И Серхио нужен был ей именно такой — спившийся, больной, и в то же время великий поэт.
— Вы это вон сказали, как доктор диагноз ставит…
Слово «диагноз» он произносил, ставя ударение на «о».
— Но так она себя и вела… Элдарион этот, опять же, издатель. Поглядишь — дергар, вроде бы, солидный. В костюме. Галстук никогда не снимал. А туда же.
Старик оживился.
— И вот чего я никак понять не могу. Он-то, демон, стихи волшебные издавал. Деньги получал хорошие. Серхио-то — у него золото между пальцев просыпалось. Только сегодня богач — а завтра и ничего не осталось, будто и гроша не было. Элдарион другой; монету он шибко любит.
Риин посмотрел на меня, словно ища ответа.
— Так для чего он, дергар-то, Серхио позволял пить? Видел же, что спивается. А не только не остановит, но еще и сам нальет, а когда и бутылку с собой прихватит. Никогда этого не понимал! Ведь я так рассуждаю — стихов не будет, и денег тоже не будет. А ему, Элдариону, хоть бы хны.
— А Лора? — спросил я. — Она так же себя вела?
— Лора святая, — с глубокой убежденностью отвечал старик. — Серхио-то ее не стоил, как есть, не стоил. Женщина умная, сильная, и сердце у нее золотое. Знала, что муж ей изменяет — а он-то, прости его господи, чуть ли не с каждой был готов, кто к нему приходила стихи послушать.
— И много их было? — спросила Френки.
— Да десятка два, если посчитать… Другая, на месте Лоры, давно на него рукой бы махнула. Но не такой она человек. Видела, что Серхио помощь нужна. Никогда не бросала.
— Муж давал ей деньги? — спросил я. — Насколько я понимаю, Багдади зарабатывал прилично.
— Деньги? — рот старика округлился от удивления. — Да Серхио не мог и сам-то концы с концами свести. Элдарион ему хорошо платил, это правда. Я знаю, потому что мне Зденек рассказывал, Лишка-то. Но куда только Серхио деньги девал — один бог знает.
Старик взмахнул рукой.
— На таких, как Люсинда, тратил. Лора-то и за мансарду эту платила, а не он.
— А Диана Вервье? — спросил я.
— Диана дурочкой была, — отвечал старик, и я удивился, как два совершенно разных человека, в несхожих интонациях, дали убитой девушке одну и ту же характеристику. — За Серхио бегала, как собачонка какая-то. Чуть ли не в рот ему смотрела. Им только и жила.
— Я слышала, она устроила скандал, когда нашли тело? — спросила Френки.
— Про это я ничего не знаю, — ответил старик. — Меня, слава богу, здесь вчера не было. Я со своими яблонками шебаршился, на садовом участке. Говорят, здесь черт-те что творилось. Стражники приезжали, фотографы. Я когда вернулся, все уже закончилось. Лора мне говорит — ты пригляди за квартиркой-то, пока вещи все не вывезут. А кому они нужны, эти вещи…
21Когда своды четырехгранного дома остались позади, и темный провал арочного прохода выпустил меня и Френки под сень каштанов — только теперь я смог вздохнуть свободно, не боясь, что вновь почувствую спертую атмосферу поэтической мансарды.
— Бедный человек, — задумчиво произнесла Френки, беря меня под руку.
Когда девушка, способная до завтрака убить четырех драконов, берет тебя под локоть — это наполняет ощущением ответственности.
— Вот еще, — недовольно ответил я. — Багдади был именно таким, как я его и представлял. Ожидай от людей самого худшего, Френки — и они никогда тебя не разочаруют. Поэт испортил жизнь и своей жене, и Лишке. В конечном счете, даже Диана Вервье погибла из-за него, хотя мы еще не знаем, как это произошло.
Я покачал головой, давая понять — если девушка со мной не согласна, может обижаться, сколько угодно.
— Нет, — продолжал я. — Я не собираюсь оправдывать Багдади только потому, что он застрелился сам. И то, что вокруг копошились люди, которые подталкивали его к бутылке, тоже не извиняет Серхио. Были рядом и те, кто хотел помочь — если бы поэт им позволил. Лора, Лишка. Даже этот садовник со своими деревьями.
— При чем здесь Багдади? — нетерпеливо спросила девушка. — Я говорю об этом старике.
Я в недоумении посмотрел на свою партнершу.
— Почему? — спросил я.
— Его яблони растут где-то на участке, далеко за городом. Представь, что будет, если однажды он приедет туда и увидит, что их сломали. В мире полно уродов. Они причиняют страдания другим даже не потому, что это им нравится; а просто оттого, что могут это сделать.
Слова Френки меня огорчили.
— Ты права, — сказал я. — Как всегда.
Я взмахнул головой, стараясь избавиться от печальных мыслей.
— Из этого можно сделать только два вывода, — сказал я. — Человек не может жить достойно, если у него мало денег. Он всегда будет слишком зависим от других людей и от обстоятельств.
— А второй?
— Никогда нельзя вкладывать силы и любовь в то, что существует вне тебя. В дом, в сад, в какое-то дело. Когда-нибудь яблонки старика все равно погибнут — так или иначе. А стихи спившегося поэта переживут века.
22Быстро темнело.
Сильфидские тополя складывали острые листья, и ветви втягивались в чешуйчатые стволы. Райские птицы со змеиными головами вспархивали над исчезающей кроной, смотрели на нее с неизбывной обидой и огорчением, и улетали прочь, искать ночное пристанище под сводами соседней церкви.
Вот остались лишь маслянистые стволы, голыми обрубками по обе стороны улицы, но и они медленно прятались под землю.
Звякнул первый фонарь; в тишине одна за другой открывались мифриловые крышечки, вделанные в мостовую, и острые языки света устремлялись к небу трех лун.
Горели они недолго; пять ламп стремительно стали гаснуть, свет их тускнел, обращаясь в легкие облачка пепла, и холодный ветер подхватывал их, нося по пустынной улице.
Неровная, сплющенная пентаграмма выросла между островками тьмы; и черный шаман появился в центре нее.
Это был оркохоббит, выросший в степях Гианнеи. Серая шерсть покрывала скуластое лицо, два магических камня свисали с щек на тонких золотых цепочках.
Четыре мохнатых уха, по два с каждой стороны, оканчивались костяными шипами. Тусклое ожерелье из черепов лесных фейри лежало на широкой груди.
Шаман был облачен в мантию, цвета океанской волны, ибо нет в мире силы, которую оркохоббиты почитали бы больше, чем море, которое никогда не видели и никогда не увидят.
