Марина Ефиминюк - Ловец Душ
Болтаться вниз больной головой становилось невыносимо, я шмыгнула заложенным носом, мотнула заснеженной шевелюрой и просипела:
– Зип, развяжи хотя бы ноги. Не могу больше висеть.
– Убежишь.
– Зи-и-ип, – умоляюще протянула я.
Бейджанец остановил лошадку, спустил меня на землю. Я продрогла и стучала зубами. Он невесело хмыкнул, стянул с плеч пахнущий овчиной тёплый тулупчик, уступая его мне, а потом усадил на лошадь впереди себя.
– Зип, признайся, вы ведь не случайно в таверну попали? Искали меня? – полюбопытствовала я.
Бейджанец молчал, управлял лошадью и в диалоги не вступал.
– Нам письмо пришло, – тихо пробормотал он через несколько минут, когда я уже и не ждала ответа.
– Письмо? – изумилась я.
– Да. Голубь принёс записку, что вы едете к «Чёрному оленю» и будете дожидаться там встречи с неким Митрофаном.
Я обомлела. Единственное письмо отсылал Денис! Но как? Откуда Денис мог знать о моем конфликте с бейджанской бандой и о том, что я прячусь от них уже долгое время? Сердце на мгновение остановилось. Ну конечно, все чёрные перевозчики платят мзду бейджанцам! Естественно, когда Денис меня увидал, то помалкивал и выжидал удобное время, чтобы отдать в руки Микаила. Ведь пытался же Зип схватить меня во Вьюжном!
Я горько усмехнулась и посмотрела на темнеющий лес.
Ну что ж... одним другом стало меньше, одним врагом прибавилось.
Хотя как же горько!
Только к утру мы наконец-то добрались до первого села.
Солнце разыгралось, в воздухе плавали крохотные блестящие снежинки. Заснеженное село с нечищеными улицами и небольшими, утопленными в сугробах домами только просыпалось. Из-за калиток раздавались утренние стоны деревенских дворняг, через открытые настежь ворота были видны поспешные сборы хозяев на субботнюю ярмарку. Нас обогнали сани с сеном, на них сидела румяная девица, старик-отец ловко управлял лошадкой.
– Эй-ей, – прикрикнул он, – расступись, люд честной! – и пронёсся мимо, поднимая холодное облако снега.
Рядом с заборами, осторожно прощупывая тропинку ногой, обутой в валенок, пробиралась старуха с вёдрами. Тут же недалеко, почти в центре круглой деревенской площади, темнел большой колодец. Вокруг него уже собрались румяные деревенские товарки, весело щебетали, набирая воду, смеялись. Зип остановил лошадку и обратился к одной молодухе в ярком платке:
– Девица, воды не нальёшь? – Он подал деревянную флягу.
– А чего, красавец, сам не спустишься? – хохотнула она и тут заметила моё бледное усталое лицо.
Смех замер у неё на губах, она скользнула взглядом по моей фигуре, моментально заприметив связанные ноги, схватила флягу и набрала студёной воды. С нашим приездом шум вокруг колодца утих, женщины стали поспешно разбредаться по домам. Видно, в этих краях, близких к Торуси, о зверствах бейджанцев были хорошо наслышаны.
– А не подскажешь, где здесь потрапезничать возможно? – спросил Зип у девушки, перехватывая её руку, когда та протянула флягу.
– Здесь негде, – хмуро отозвалась она, отшатнувшись от него как от огня, – только в Салатопке. В трех верстах от нас, наше-то село совсем маленькое.
Бейджанец хотел, видно, что-то ещё добавить, да девица развернулась и, подхватив ведра, кинулась списаться бегством в родные пенаты.
– Да, Зип, – хмыкнула я, пытаясь связанными руками удержать флягу и сделать глоток, – не слишком тебя девушки жалуют. Может, оттого, что довериться тебе нельзя?
Вода оказалась ледяная, даже зубы свело, но вкусная и сладковатая.
– Помалкивай уж, – пробормотал мой конвоир, пряча флягу в седельную сумку.
Салатопка кипела, что забытый на огне чайник. Субботняя ярмарка собрала там жителей всех окрестных сел. Движение происходило словно в самой столице, сани выстраивались в длинные заторы, возницы, как водится, ругались распоследними словами. Перед деревенским храмом шла бойкая торговля, шум стоял неимоверный, будто сюда разом собралась вся Приокия. В самом углу площади раскинулся яркий шатёр, зазывала надрывался, приглашая всех посмотреть на усатую женщину и гнома-лилипута. Рядом с ним, накрывая окрестности подкрашенным заклинанием голосом, стоящий на перевёрнутой бочке служивый зачитывал рекрутские указы. Добровольцам обещали все блага мира и полнеба в придачу. Внизу, на заледенелой площади, широко открыв рты, его слушали совсем зеленые пацанята, которые ещё и не брились, а уже мнили себя великими полководцами. На месте постоялого двора, в котором мы с Савковым останавливались по осени, выросла небольшая таверна. Зип заехал в подворотню, развязал мне ноги, верёвку аккуратно смотал и запасливо спрятал в седельную сумку.
– А руки? – Я ткнула ему под нос натёртыми почти до крови запястьями.
– А руки спрячешь, – отозвался он.
Мы отдали лошадь мальчику, наряжённому по случаю зимы в отцовскую душегрейку, а сами прошли в таверну. Обеденная зала переживала небывалый субботний наплыв посетителей. В основном столовались служивые, расквартированные по деревням вокруг Торуси и ожидавшие дня похода. Вокруг них носились быстрые половые с подносами. Стоял гомон, пахло жареным поросёнком и каминным дымом, тянущимся прямо в залу. Я уселась за самый дальний столик рядом с кухней, испускающей из приоткрытой двери вкуснейшие ароматы. Великоватый тулупчик сполз, пришлось спрятать связанные руки в его складках. Зип, косолапо переваливаясь с ноги на ногу, подошёл к хозяину таверны испросить мальчишку письмо переправить. Тавернщик, не прекращая вытирать бокал из немского стекла, кивнул ему, потом крикнул на всю таверну:
«Минька, ходь сюды, надо на почту записочку отнесть!» Зип накорябал на клочке бумаги какое-то послание, бросил в холщовый мешочек и отдал его слуге, потом, так же тяжело ступая, словно взвалил на плечи пудовую ношу, вернулся ко мне.
– Ну поехали, – кивнул он.
– А пожрать? – Я заслуженно получила злобный взгляд на сдачу, ещё раз вдохнула сладкий аромат мяса и поднялась.
В это время в таверну с облаком снежинок ввалились военные. Трое молодых мужчин в красивых лупленых душегрейках и высоких шапках с пришпиленным гербом, – чины у них были, похоже, не меньше полковых. Хозяин выскочил из-за стойки, раскланиваясь, и пригласил высоких гостей к столу, сам же краем фартука вытер чистую столешницу. Один из чинов с тонкими усиками на породистом лине высокомерно осмотрел притихшую таверну, заполненную стражами да вояками, и, стуча подкованными каблуками, прошёл к столику. За ним не торопясь прошествовали его спутники. Первый, тот, что усатый, развалился на стуле, вытянув ноги в дорогих сапогах, и вперился в меня острым взглядом, а потом и вовсе крикнул:
