Макс Фрай - Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К
Киваю молча: кажется, действительно понимаю.
– Слова разъедают ткань таких событий, как кислота. Выболтаешь сокровенное воспоминание собутыльнику, а наутро обнаружишь, что рассказывал ему давнишний свой сон, да еще и настаивал, будто все произошло на самом деле. Посмеешься над собой и забудешь… Так-то!
– То есть от моего поведения теперь зависит не только будущее, но и прошлое?
– Совершенно верно. Подобные вещи, к слову сказать, случаются куда чаще, чем принято думать. На одном из человеческих языков[6] этот эффект называется бекенхама – «упраздненное время». Так говорят, когда речь заходит о прошлом, достоверность которого до какого-то момента не вызывала сомнений, а потом стала вымыслом, поскольку на смену ему пришло новое, не менее достоверное прошлое.
– Ну ни фига себе! – ошалело мотаю головой. – В каком же это языке есть термин «бекенхама»?!
– В языке людей, которые знают о времени куда больше, чем ты способен вообразить… что, впрочем, не делает их ни бессмертными, ни просто счастливыми. С теоретическим знанием – с ним всегда так.
– Это тоже правило? – спрашиваю.
– Скорее просто сентенция. Плод многолетних наблюдений, так сказать… Так ты понял, почему надо молчать?
– Если я проболтаюсь, я однажды вспомню, что ничего такого не было?
– По крайней мере, усомнишься. Какая-то часть тебя будет помнить эту ночь в поезде и наш с тобой разговор; другая же станет твердить, будто ты летел в Москву самолетом или автостопом добирался. И, возможно, эта двойственность сведет тебя с ума. Множество рассудков повредилось именно на этом участке трассы. Я тебя убедил?
– Ага.
– Вот и славно. На этой оптимистической ноте предлагаю считать нашу партию в нарды завершенной.
– Как, уже? Но вы так ничего толком и не…
– Ты услышал от меня ровно столько, сколько готов был услышать. Ни словом больше, ни буквой меньше. А посему до следующих встреч, мои маленькие радиослушатели!
Последнюю фразу он выдал голосом «доброго сказочника», артиста Николая Литвинова, ведущего чуть ли не всех радиопередач моего детства. Пока я изумленно распахивал рот, стараясь добиться максимальных размеров открытого миру отверстия, Карл Степанович поднялся с места и неуверенно проследовал в коридор, одарив меня напоследок диким взором светлых, как бельма, глаз. Одной рукой он словно бы придерживал сердце, не давая ему выскочить из грудной клетки, другой, как слепой, прокладывал себе дорогу.
Я понял, что загадочный «голос» ушел, остался лишь мой настоящий сосед по вагону, и возблагодарил небо за то, что сей господин не потребовал от меня разъяснений. Что я мог ему сказать? Что диагнозы у нас разные, а бред один на двоих? Ну так это он и без моей помощи сообразит, пожалуй…
Проводника в коридоре, к слову сказать, не было. Сей факт вселял оптимизм. Жизнь, вероятно, в очередной раз налаживалась.
66. Дварака
В индуистской мифологии столица ядавов.
Поезд прибыл в Москву ночью, в самое глухое, мертвое время, как и положено дополнительным поездам. Поскольку перед этим я проспал чуть ли не сутки, запершись в купе на все замки, включая искореженную кем-то, но исцеленную моими усилиями цепочку, устраиваться на ночлег можно было не спешить. Я оставил рюкзак в камере хранения, купил в зале ожидания мороженое крем-брюле (вожделенное столичное лакомство, одно из сладчайших младенческих воспоминаний) и отправился гулять по городу.
Киевский вокзал произвел на меня гнетущее впечатление, каковое требовалось немедленно развеять. Уж я-то знаю, как важно поладить с городом, где собираешься провести хотя бы несколько дней жизни! Если поначалу не заладится, потом все будет не в радость: и от еды местной желудок скрутит, и аборигены нахамят не раз, и милиция будет через каждые пять метров останавливать по причине необъяснимого сходства вашего облика с приметами очередного кровожадного карманника, и от сквозняка в гостиничном номере ячмень на глазу выскочит, и свободные такси станут проезжать мимо, да еще птица какая-нибудь местная поставит несмываемую белую кляксу на плечо, этакое позорное клеймо докучливого гостя – достойное завершение череды мелких пакостей!
Словом, нет ничего хуже, чем невзлюбить новое место обитания. Чтобы домашняя, прикормленная, ручная удача не оставила вас в чужом городе, с ним нужно поладить, причем тут требуется искренняя симпатия. Просто сказать себе: «ОK, будем считать, что мне все нравится» – недостаточно.
К сожалению, интерьеры большинства вокзалов и аэропортов не оставляют приезжим ни единого шанса на любовь с первого взгляда. Привокзальные площади тоже редко способствуют пробуждению добрых чувств. Единственное, что можно предпринять, – как можно быстрее покинуть неуютные эти пространства и отправиться на приятную прогулку. В этом отношении мне повезло: ночью можно полюбить не только Москву, но и пресловутый Бердичев; из всех городов, где мне доводилось бывать, ночью я не смог полюбить только Свердловск, да и то потому лишь, что попал туда зимой, когда на улице было чуть ли не минус сорок.
А сейчас – конец мая; прохладно, конечно, по моим меркам, зато сухо и звездно. Мудрые нижние конечности сами вынесли меня на набережную, а там – знай себе иди вперед, дурное дело нехитрое. Ступни мои довольны встречей с московской мостовой, чуткий нос счастлив запахом ветра с реки; обертку от мороженого кручу в руках в ожидании встречи с мусорным контейнером: кинуть на землю рука не поднимается, и это правильно, так и должно себя вести, ежели хочешь понравиться Месту… Вот только небо тут странное. Не чернильный бархат, не густой ультрамарин, не «лазурь железная» – перебираю в памяти все оттенки, к которым привык, – а кирпично-бурая, почти багровая тьма. Впрочем, по мере удаления от центра (что я от него именно удалялся, выяснилось поутру, когда пришло время подыскивать гостиницу и вообще браться за ум) тревожная краснота небес становилась все менее заметна и наконец вовсе сошла на нет. Ну, или почти сошла.
Странный цвет неба кружит мне голову, воспламеняет воображение. И мерещится мне, что попал я не в ту Москву, которая «столица нашей родины», место действия большинства телевизионных программ, заповедник гоблинов из ЦэКа и прочая, и прочая, а в иную какую-то Москву, столицу три тысячи восемьсот двадцать пятого измерения, которая, возможно, отличается от «оригинала» лишь несколькими незначительными деталями, но ни одного моста не проложено меж этими, столь схожими Москвами, ни одного тайного подземного лаза не выкопано, лишь курсирует изредка между двумя вселенными дополнительный поезд, чьи случайные пассажиры до конца дней пребывают в счастливом заблуждении, будто прибыли именно туда, где намеревались оказаться…
