Ольга Денисова - Учитель
– Да ну? И как я потом, без кожи-то? – Нечай едва не расхохотался.
– А еще, если кипятком его как следует ошпарить, то он не выдержит – волком перекинется. Но и это не самый надежный способ, некоторые колдуны нарочно терпят, чтоб их оборотнями не признали. Самый надежный – это кожу снять. Тут ничего сделать нельзя. Или шерсть растет или не растет. У оборотня шерсть обязательно растет.
– И что, непременно всю кожу снять надо? – совершенно серьезно спросил Мишата.
– Думаю, всю необязательно, – подумав, ответил гробовщик, и Нечай вздохнул с облегчением, – надо такое место выбирать, где у зверя волос растет, а у человека – нет. На плечах или на лбу, например. На ладонях, и вообще по внутренней стороне руки…
– Слышал? – Мишата взглянул на брата, – лучше бы ты Афоньке дров привезти помог.
– Ага. Всю зиму бы возил, с утра до ночи… – проворчал Нечай.
– А вообще, напрасно они на оборотня думают, – не прислушиваясь к их словам, сказал гробовщик, словно сам себе.
– Почему это? – Нечаю стало интересно. Вдруг гробовщик на самом деле что-то знает?
– Не оборотень Микулу загрыз. Я его хорошо рассмотрел – оборотень такого не сможет сделать. Это другая нечисть какая-то. Вот дед мой враз бы определил. Забываем помаленьку, чему старики нас учили.
– А какая еще нечисть бывает? Кроме оборотней? – осторожно спросил Нечай.
– Да самая разная! С болота что хочешь прийти может! Когда мой дед пацаном был, Рядок от нечисти идол охранял. Он как раз стоял между Рядком и болотом. Потом забыли про него, а теперь разве найдешь в лесу? Дед мой искал, да так и не нашел. Дома-то у нас есть божок деревянный, да и травы полезные от нечисти помогают, но то ведь дома. А на улицу выйти страшно. Я, вот, после заката со двора не выхожу. У меня ремесло такое – для нечистой силы я самый лакомый кусок. Вышивка обережная, конечно, крестик нательный – это хорошо, но ночью не спасает…
– Послушай, добрый человек, – перебил его Мишата, – а на сходе можешь то же самое повторить? Про оборотня? Тебе поверят, а если я расскажу – то нет.
– Чего не сказать? Скажу, – гробовщик пожал плечами.
– Только про кипяток не надо, – Нечай поморщился, – а то будет меня Радей кипятком поливать, пока я в волка не перекинусь.
– Я всю правду скажу, все, что знаю, – уверенно кивнул гробовщик.
До самого вечера Нечай писал отчет старосты – обещал через неделю, а до сих пор не закончил. Пока отец Федьки-пса не принес бумаги, пришлось купить ее у трактирщика – дети переводили ее почем зря, да и на каждую новую букву уходил один лист.
Федька-пес, кстати, оказался напрочь неприспособленным к грамоте человеком. Если на первом уроке Нечай в этом сомневался, то после второго убедился окончательно. То ли память у Федьки была плохая, то ли он чего-то не понимал, но то, что Надея и Митяй ловили с полуслова, ему приходилось втолковывать опять и опять. Зато он в арифметике разобрался сразу – видно, умел считать. Нечай помучился с ним немного, и велел прийти на следующий день после обеда – утомлять остальных ребят нудными объяснениями не хотелось.
День четвертый
Ненависть… Глухая, утробная, как рык большого, свирепого пса. Неужели этот юный рыжий монах не чувствует его ненависти? Или ему нравится дразнить зверя? Когда зверь заперт в надежную клетку, не надо быть смельчаком, чтоб тыкать в него палками и бросаться камнями.
Рыжий монах, честолюбивый и заносчивый, говорили, сам захотел стать надзирателем на руднике. Он сидит в седле, гордо откинув голову, и смотрит на Нечая сверху вниз. На плечах его дорогая шуба, обшитая темно-синим бархатом, рукава которой свешиваются чуть не до земли, золотые застежки с самоцветными камнями, сапоги с накладками из серебра, украшенными вкраплениями мелкого жемчуга, и с серебряными же шпорами. В нем трудно узнать монаха, разве что по полам клобука, свешивающимся из-под высокой собольей шапки. Говорили, при постриге он отписал монастырю пять тысяч рублей. Рыжий разглядывает Нечая, который поднимает трехпудовый короб и ставит на весы.
Холодный апрель дует сырым северным ветром, низкое небо брызгает мелким дождем на толстую корку залежавшегося льда вокруг рудника – этой весной так холодно, что он никак не может растаять. Колодники то и дело падают, поскальзываясь на мокром льду, и Нечай очень боится упасть – потом армяк будет не просушить и за целую ночь.
– Почему короб не догрузил? – равнодушно спрашивает надзиратель, что стоит у весов.
Нечай не отвечает – какая разница, что он на это скажет? Недогрузил, потому что не хотел перегрузить, только и всего. Надзиратель сам это прекрасно знает.
– Ты почему не отвечаешь, когда тебя спрашивают? – вмешивается рыжий, и его конь, оскальзываясь, делает пару шагов в сторону Нечая.
Нечай поднимает на него глаза, и рыжий осаживает лошадь. Он делает это непроизвольно, его руки сами тянут повод на себя, и конь отступает назад.
– Зверье, – выплевывает рыжий.
Надзиратель, что стоит у весов, посмеивается, и рыжий краснеет до мочек ушей, его мелкие веснушки растворяются в багровом цвете рыхлой кожи, ресницы цвета ржавчины подрагивают, и желтые глаза наливаются кровью. Нечай молча снимает короб с весов и ставит на лед.
– Зверье, зверье, зверье! – орет рыжий, хлещет коня и толкает его прямо на Нечая. Конь испуганно ржет, копыта разъезжаются на льду, и это смягчает удар – Нечай навзничь валится в воду, опрокидывая короб. Перед глазами мелькает копыто с прилипшим к нему клоком сена, он прикрывает голову руками, но конь приучен смотреть под ноги – копыто тяжело впечатывается в лед в двух вершках от лица Нечая, разбрызгивая ледяную воду по сторонам. Задние ноги коня неловко подворачиваются, он пару долгих секунд едет по льду, словно на коньках, а потом валится-таки на круп, и рыжий выкатывается из седла назад, в воду, путаясь в рукавах богатой шубы. Конь ржет и пытается подняться.
Надзиратель у весов откровенно хохочет, а Нечаю вовсе не до смеха – он чувствует, как ледяная вода постепенно пропитывает армяк насквозь, а вместе с ним рубаху и штаны. Холод жжет, обволакивает, прохватывает до внутренностей…
В распахнутую дверь задувал ветер. Нечай подтянул тулуп к подбородку и повернулся на бок, поджимая колени, спросонья не очень-то понимая, кто и зачем раскрыл дверь. Накануне он полночи просидел за отчетом старосты, и теперь хотел спать.
– И чтоб духу вашего здесь не было! – услышал он мамин крик с крыльца, – чтоб не смели даже близко к нашему дому подходить!
– Нам велено и силой приволочь, – ответил ей кто-то со двора, – тетя Мила, уйди с дороги подобру-поздорову!
