Дмитрий Щербинин - Спящие боги
Он хотел выбраться из бочки, но на полке было не разместиться, к тому же – тогда с него потекло бы вы вино. И он остался в бочке. Он только приподнялся над ее краем, немного отодвинул занавеску, и глазом приник к щели.
Да – это она. ТА САМАЯ девушка.
Была видна значительная часть горницы. По меньшей мере дюжина солдат пребывала там. На хорошо уставленный стол, уже подавали вино, и уже пили – славили хозяйку. Видно – солдаты привыкли к галдежу, к брани, но сейчас сдерживались – разговаривали вполголоса. Анна явно главенствовала над ними.
Вот сказала с мягкой, материнской укоризной:
– И не стыдно вам?
– Что угодно? – почтительно склонил голову начальник.
– А как же один старый человек, который вам в отцы годиться? Вы тут кушаете, пьете, веселитесь. А ему – голодному сидеть? Я про Лорена говорю.
– Ах, про колдуна! Ну, отнесем его поесть. Хотя какой смысл его кормить, когда его самого скоро на вертел насадят…
– Неужели вам нравятся все эти зверства?.. Не верю. Не могут нравятся… Вы же люди
– Не нравятся. Но мы честно исполняем свою работу. Тем более, на вертел насаживать не мы будем…
– Довольно. Не говорите, не оправдывайтесь. Сейчас я сама отнесу ему поесть…
Анна собрала на поднос самых лучших кушаний, нацедила графин вина, и, поставив свечу, пошла к погребу. С ней отправился и один солдат. Он открыл погреб, проводил Анну, затем, когда она вышла – защелкнул замок.
– Как он там? – спросил начальник.
– Книгу читает. – ответила девушка.
– Хмм… У нас ведь предписание – все книги изъять. Только по твоему уговору одну оставили… Но что если в этой книге какое колдовство? Если прочтет заклятье, и всех нас, скажем, пламень сожрет.
– Не сожрет, а поглотит. – поправила Анна. – Учитесь говорить вежливо. Правильная речь показывает человека высокой внутренней культуры. Речь же перемешенная с неконтролируемыми ругательствами, выявляет человека внутренне распущенного, бесхарактерного. С таким человеком мне было бы неинтересно обращаться… У Лорена таких книг нет, и вы это знаете. А сейчас он читает стихи.
– Ишь. Ну, ладно – будем повежливее… Хммм… Ну, стало быть, продолжим наш праздник… Хорошо тут у тебя, хозяйка… Ну, стало быть, за тебя…
Все подняли чарки и разом их осушили.
Анна подносила новые, но солдаты хотели услужить девушке, и попросили ее сидеть, не волноваться – дальше разливали сами.
Видно, в иное время солдаты орали бы всякие мерзости, но сейчас все разговоры направляла девушка, и больше говорила сама. О разлитой в природе благодати, о том, как счастливо бы жили все люди, если бы оставили злобу и жили в мире и братской любви. Ее внимательно и почтительно слушали, кивали.
Так продолжалось час или два. Солдаты были уже в изрядном подпитии, и один из них, покачивая головой, вздохнул:
– А не попеть ли нам?
– Хорошо. – сказала Анна. – Но только петь будем не громко. Помните, что в иных домах уже спят, и там есть дети малые. Не станем их тревожить…
– Ну что ж… – начальник почесал аккуратную рыжею бородку. – Быть может, ты, хозяйка, сама нам чего–нибудь исполнишь.
– Отчего же нет…
Печальный и красивый голос заставил Творимира податься вперед, и если бы, эта часть прихожей не была в тени – солдаты увидели бы его высунувшееся из–за занавеси лицо.
Вот, что пела девушка:
Годы–годы золотые,
Птиц весенняя молва,
Зимы снежные, пустые,
Свет звезды – тоска.
Долгий шепот небу,
А в ответ – дождем,
Вздохнет над полем верба:
До рассвета доживем.
В горах – как эхо грозы,
А в сердце – голос част.
В полях – песчинки–росы,
Веков на сердце пласт.
Она пела это так, что у некоторых выступили слезы. Они, привыкшие к зверствам, в иное время устыдились бы этих слез – сейчас поддались ее чистому, печальному обаянию.
А кому, как ни Творимиру было знать, о чем она поет?!..
Летели минуты. Девушка спела еще несколько печальных песен. Воины качали головами, и все подливали себе. Уже очень много выпили, и клонились к столу.
Начальник качнул тяжелой головой, и прохрипел:
– Спать пора…
– Вы тут посидите, подождите, а я вам постелю. – отозвалась Анна.
– Угу…
Солдаты склонились над столом, о чем–то бормотали, и не видели, но видел Творимир. Девушка подошла к одной из бочек, и быстро плеснула в них какой–то порошок. Затем наполнила из этой бочки кружки, расставила их на поднос, и подала к столу. Сказала:
– Вот – напоследок, выпейте за мое здоровье.
– За ваше здоровье! – забыв о приличествующей тиши, взревели воины.
Осушили кружки…
– Спать… спать… – захрипел начальник. – Как же хочется спать… Прямо здесь засыпаю…
И он рухнул головой в тарелку – поддал своего храпа к храпу иных. Кое–кто из воинов скатился на пол, кое–кто растянулся вдоль лавки.
Анна, для проверки потрясла одного из них за плечо – воин продолжал ровно, сильно храпеть. Тогда девушка подбежала к тому, у кого был ключ, и ловко этот ключ отцепила, бросилась к двери погреба – распахнула ее.
И вот из погреба шагнул старик седой, с горбатый, но с очень живым, добрым лицом, с проницательными глазами мудреца.
– Еще раз здравствуйте, дедушка Лорен! – вздохнула Анна. – Вот я вас освободила, и теперь вам бежать надо. Селитесь в лесу, а я вам еду носить стану…
– Подожди, подожди. – остановил ее старик. – Ты что же их – снотворным?
– Ага.
– Ну, ты вот подумай. Я убегаю, они утром просыпаются – тебя хватают. Ты же хозяйка.
– Так в том то и дело – это такое снотворное, что завтра они ничего не вспомнят. Я скажу – сама утомилась, спать пошла; а вы и без меня ушли – заклятье прочли, сквозь стены прошли. А ключ я на место повешу. И что они докажут?
– Докажут, доченька. Им виновного нужно будет найти, они и найдут. Так что, лучше уж мне старому обратно под замок.
– Что вы такое говорите? Как можно?.. Ну, я вас до последней калитки провожу, а сама вернусь.
Творимир спрятался обратно за занавесь и все не решался выйти – он, пропитанный вином, боялся показаться нелепым, смешным.
И тут с улицы рванул стремительный перестук копыт – мгновенье и уже остановился у крыльца. Девушка бросилась к окну, чуть отогнула занавеску, выглянула, шепнула:
– Всадник какой–то. Судя по одежде – богатый очень. И с ним еще один – маленький. Уже сюда идут.
По крыльцу затопали стремительные шаги. Дверь резко распахнулась, и высокая, вся в темном фигура шагнула в избу. Еще из сеней грянул напряженный, сильный голос:
