Айя Субботина - Время зимы
Так же, на ощупь, Арэн вернулся к тому месту, где лежал. В затылке саднило. Пальцы сами нашли больное место, наткнулись на громадную шишку. Она была щедро смазана жиром, волосы слиплись и вязко тянулись за рукою.
Арэн смутно помнил, что приключилось. Прошло совсем немного времени, после того, как Миэ и Банру, в сопровождении северян, скрылись в горном расколе. Он устроился на мешковине у горной пяты, развел небольшой костерок: тепла, что шло от гор, было столько, что северяне один за другим скидывали теплые тулупы и шкурные накидки, но огонь потрескивал ветками и грел душу. Для себя Арэн решил, что не сдвинется с места, пока друзья не вернуться, другого исхода он не предполагал. Надежда как сварливая жена, любил говаривать отец, никогда не уходит, сколько не гони ее прочь. Дасириец верил. К нему наведался Дюран. Купец принес бурдюк сливовой наливки из собственных подвалов. Арэн не мог отказать и пригубил из глиняной кружки, хоть пойло показалось ему редкостно кислым — если купец не солгал и его семейство вело торг вином из собственной винодельни, то дасириец с трудом представлял, кто бы стал пить такую мерзость да еще и за деньги.
Купец вновь попытался склонить Арэна взять над ним охрану, зашел издалека и весьма мудрено, но дасириец оборвал его, не церемонясь, и напомнил, какой ответ дал прежде. Дюран с досадой сморщился, от его физиономии прокисло бы и молоко, но Арэн не собирался уступать — еще не дело, чтобы сын хоть и бывшего, но военачальника первой руки императора дасирийского государства, нанимался телохранителем к купцу.
Только боги всевидящие знают, сколько бы еще просидел Дюран, если б не Варай. Впервые за все время Арэн был рад его видеть. Эрл пришиб таремца тяжелым взглядом и тот убрался, прихватив с собою бурдюк. Северянин молча извлек кисет с табаком, набил трубку и затянулся, пуская дым ноздрями. Арэн положил на язык мятную палочку, пошевелил ветки в костре, и вытянулся на мешковине, разглядывать, как ветер гонит по небу косматые облака.
Он задремал. Проснулся от громких криков и гула, от которого стонала и дрожала земля. Вскочил на ноги, осмотрелся и бросился обратно, туда, где меж нависшими горными стенами курилась серая дымка. С неба сошел камнепад. Булыжники валились градом по горным склонам, будто орехи из прохудившегося мешка. Животные, почуяв опасность, взбесились — несколько раз Арэн едва не попал под копыта сорвавшимся лошадям, дважды его таранили бараны.
Воспоминание отозвалось болью в бедре. Арэн лег обратно на спину, выровнял дыхание, стараясь не думать о колоколах под черепной коробкой, и вновь двинулся по следу своих воспоминаний.
Он помнил крики женщин и детей. Помнил, как налетел на женщину, что прижимала к груди безвольное тело ребенка с вывороченной шеей, помнил, как тяжелая лавина разом привалила несколько стоящих рядом обозов — камень стал могильным курганом для стариков. С ними была и Мудрая. Арэн подхватывал всякого, кто не мог идти, тянул на себе, передавал немногим мужчинам, что остались на поверхности. Тело его сделалось мокрым от пота, грязь и пыль прилипали к языку, ели глаза. Дасириец предупреждал, чтоб закрывались всем, что способно сдержать упавший камень.
После был чей-то крик, предупреждающий о новой лавине. Арэн нес на себе сразу троих, ноги гнулись под тяжестью обмякших тел, но дасириец упрямо шел вперед. А потом был грохот и, следом за ним — удар в затылке, от которого мир в глазах потух.
— Господин, — совсем рядом раздался девичий голосок. Арэн узнал в нем Бьёри. — Господин, я принесла поесть.
Он улыбнулся — все повторялось, будто время вернулось вспять.
Арэн не стал вымучивать из себя фальшивую улыбку. Бьёри ему нравилась, не хотелось обижать услужливую девушку ложью. Но Арэн собрался, перевернулся на другой бок и сел, опираясь ладонями, чтоб не упасть. Веки неподатливо разомкнулись.
Над миром властвовала ночь.
В нескольких шагах, присев коленями на край мешковины, сидела Бьёри. В руках ее была миска, от которой шел ароматный запах бараньей похлебки.
— Спасибо, Бьёри, — поблагодарил дасириец и потянулся за едой. Глиняная посудина обдала ладони теплом. Арэн сглотнул.
Девушка, между тем, развела потухший костер. Огонь нехотя ожил, задобренный кусками сухих древесных грибов.
— Как твое здоровье, господин? Мы положили тебя отдельно, чтоб не растревожить сон голосами. — Ее голос звучал взволнованно. — Я не мастерица в лекарских делах, но мать учила меня делать припарки из медвежьего жира и корней чернолиста. Я всегда держу горшочек про запас: на кухне постоянно пальцы огнем да и прихватит.
Арэн не видел связи между шишкой на своей голове, и ожогами, но был благодарен девушке за всякую заботу. Он выудил из миски кусок ребра с хорошими ошметками мяса и обглодал до самой кости. Нутро одобрительно заурчало, требуя еще. Пока он насыщался, Бьёри занялась шишкой. Ее пальцы действовали легко, ни разу не причинив боли, даже когда она соскребала частым гребнем остатки старой мази и приводила в порядок его волосы.
— Сколько осталось живых? — спросил Арэн, опорожнив миску.
— Семь кулаков, — ответила девушка, снова заняв место на сеннике подле него. Теперь, когда глаза дасирийца привыкли к темноте, он видел несколько свежих царапин на лбу северянки, и пятно в половину скулы, наверняка к рассвету на его месте расцветет синяк. — Жена эрла и Мудрая — обе тоже нынче в чертогах Гартиса.
Арэн со свистом выдохнул. Семь кулаков — чуть меньше четырех десятков людей. Неудивительно, что нынче в лагере такая тишина, лишь трескотня костра и их с Бьёри тихий разговор.
— Камни закрыли путь в горы, — продолжила Бьёри, и он видел, как поникли ее плечи. — Теперь туда нет дороги. Отец говорит, что эрлу нужно послать разведчиков, поглядеть, кудой можно обойти, но наш эрл только бурдюк обнимает да чадит табаком.
— Проверили обвал? Его правда не перейти, не разобрать? И сколько мужчин взрослых осталось, Бьёри? — Мысли в голове Арэна со скрипом зашевелилась.
— Не ходил никто, господин. Боязно. А мужчин… — Бьёри призадумалась, — если с эрлом и мои отцом, то два кулака наберется. Но мой отец не сможет помочь.
— А далеко отошел обоз? — Дасириец только теперь почувствовал, что артумский мороз подобрался к нему и схватил, будто бешеный пес.
Девушка в этот раз лишь молча кивнула. Арэн, вдруг, отчетливо услышал слова Миэ, сказанные ею в день, когда обнаружился побег Хани и Раша: он обещал, что вернет их домой. И что теперь? Карманник неизвестно жив ли, волшебница и Банру отрезаны каменной преградой, и их участь незавидна. Арэн решил, что с рассветом обязательно самолично убедится, так ли непроходим завал, но чутье подсказывало, что утешения он не найдет. Даже если глыбы поддадутся, вряд ли той горстки северян, что избежала камнепада, хватит, чтоб разобрать обвал быстро. Могут уйди десятки дней, прежде чем получиться убрать камень до проходимой тропы. Разведчики уходили налегке, а Арэн не видел никакой живности около разлома в горе и вблизи него. И вряд ли Миэ станет сил на сотворение чародейства достаточного, чтоб пробить ход со своей стороны.
