Сергей Шведов - Сын Чернобога
Такого поношения Казимир снести не смог, а потому и крикнул прямо в лицо рогатому охальнику:
– Боярин пред тобой, а не пес.
– А почто босиком ходишь? – хмыкнул незнакомец и ринулся дальше.
И только тут до Казимира дошло, что не рогатое чудище перед ним было, а всего лишь боготур, и что по лестнице навстречу ему сейчас поднимаются не навьи, вампиры и бесы, а ротарии Световида, пришедшие чинить спрос с князя-отступника. После этого вывода боярин не то чтобы успокоился, но в Разум вошел и даже сумел связно ответить на вопрос, заданный рослым воином с зелеными пронзительными глазами. По этим глазам он хоть и не сразу, но опознал князя Олега.
– Я здесь только гость и Аскольда не видел с вечера.
– Не трогать боярина, – небрежно бросил через плечо франк и решительно последовал дальше.
Казимира вывели во двор и прислонили к стене амбара, где стояли испуганные княжьи челядины и обезоруженные мечники. Воины были в одних рубахах, а иные и просто в исподнем, видимо, напуск лихих варягов застал их врасплох. Впрочем, эти хотя бы остались живы, а вот их товарищам повезло куда меньше. Казимир оглядел двор и ужаснулся. Не менее сотни человек, изрубленных мечами, лежали на земле, где их застала смерть, в лужах собственной крови. А в тереме продолжали драться, шум доносился как раз с той стороны, где находились покои великого князя.
Судя по всему, князь Аскольд был захвачен врасплох. Загородная усадьба была окружена тыном, но выдержать осаду решительных людей не смогла. Одного Казимир пока не мог сообразить – каким же это образом варяжская рать оказалась под Киевом, коли, по словам дозорных, она еще не двинулась из Новгорода и Смоленска?
Но, увидев воеводу Олемира, въезжающего на рослом коне в княжескую усадьбу, старый боярин понял все. Враги Аскольда обитали не только в Новгороде, но и в Киеве, а Казимир опоздал со своими советами. Нет, ни волхвы, ни родовые старейшины не простили великому князю киевскому и его ближникам пренебрежения к своим богам и щурам, и, похоже, эта усадьба станет для всех них братской могилой.
– Ты бы обул сапоги, боярин, – шепотом посоветовал Казимиру тивун Кудря, стоящий рядом. – А то простудишься, не ровен час. Годы твои немолодые.
– Какие еще сапоги? – удивился боярин.
– Ты их в руках держишь.
Казимир при помощи тивуна натянул сапоги на опухшие ноги. Обувшись, он почувствовал себя увереннее. Убивать его, похоже, никто не собирался.
– Если крест на тебе, то лучше сними, – продолжал нашептывать Кудря.
– Нет на мне креста, – рассердился Казимир.
– Твое счастье, боярин, – криво усмехнулся Кудря.
От многочисленных факелов во дворе стало светло как днем. Уцелевших мечников варяги сгоняли к амбару, впрочем, живых среди гридей Аскольда оказалось немного. Видимо, они едва ли не до последнего защищали великого князя. Казимир опознал среди полоненных ближнего боярина Прибыслава, одного из самых рьяных сторонников христианской веры, и ромея Леонидоса. Наверное, они были приглашены князем в Угорье для совета. А потом во двор вывели Аскольда Киевского.
Князь выглядел спокойным. Седые длинные волосы его свободно падали на плечи, прикрытые рубахой, забрызганной кровью. Сам он ранен не был, видимо, сопротивлялся нежданным гостям и успел загубить чью-то жизнь. Лихим витязем был когда-то варяг, но и его согнули прожитые годы. Где же семидесятилетнему старцу устоять против молодых да рьяных, бьющих в землю червлеными сапожками вокруг князя Олега, который тоже сошел с крыльца во двор и остановился напротив плененного князя.
– Ты Световиду присягал, Аскольд?
– Не мне отвечать, и не тебе спрашивать, франк, – презрительно скривил губы киевский князь. – Ты не ротарий, а тать ночной. Впрочем, ничего иного от сына дьявола я и не ждал.
– Кто отрекается от своих богов, тан Аскольд, тот отрекается от своей земли, от своего рода и своего племени. Ты не князь и не ротарий, ты самозванец. А самозванцу нечего делать на великом столе.
– Родной земли я не предавал, как и полянской, врученной мне богом. В том, что принес роту Световиду, действительно моя вина. Поклонился не Всевышнему, а деревянному идолу. За это и несу ответ, но перед Христом, а не перед тобой, Олег. Я узрел истину, франк, так пусть в конце пути она откроется и тебе.
– Если откроется, то я сообщу тебе об этом при встрече на небесах, – криво усмехнулся князь Олег. – Ты клятвопреступник, Аскольд, и потому заслуживаешь смерти. Нельзя ради торжества своего бога рушить веру других людей. А ты прогнал волхвов из Киева. Тех самых волхвов, которые не мешали тебе чтить Христа. Ведь это с их согласия ты воздвиг ему храм.
– Бог один на всех, франк, и ты это знаешь!
– Может, и один, Аскольд, но видят его люди по-разному. Почему ты решил, что твой глаз самый острый? Почему ты решил, что творца можно чтить только по ромейскому ряду? И почему ты решил, что наши голоса до него не дойдут? Ты виновен, Аскольд, но можешь спасти свою жизнь жертвой нашим богам.
– Я уже слишком стар, Олег, чтобы бояться. Я не отрекусь от истинной веры в угоду ложным кумирам и их глупым служкам.
– Значит, быть по сему.
Меч свистнул в воздухе столь неожиданно, что боярин Казимир не успел заметить, кто нанес роковой удар. Тело Аскольда еще продолжало стоять, а голова уже с глухим стуком ударилась о землю.
– Похороните тана, – небрежно бросил через плечо князь Олег и неспешным шагом направился к воротам.
Боярин Казимир ждал продолжения кровавого жертвоприношения, но его не последовало. Ни боярин Прибыслав, ни ромей Леонидас не понесли никакого ущерба. Варяги покинули чужую усадьбу вслед за князем, оставив уцелевших бояр, мечников и челядинов в недоумении.
– А как же Киев? – вскинул голову боярин Прибыслав.
– Киев уже открыл ворота перед великим князем Нигером, – небрежно бросил проходящий мимо боготур и усмехнулся в отрастающие усы.
За себя боярин Казимир не боялся, не до того было, но страх за сына Братислава и крещеных внуков не покидал его до самых ворот стольного града. Однако, въехав в Киев, Казимир успокоился.
Город жил своей обычной жизнью. Киевляне словно бы и не заметили, что в их город вошла чужая рать, а старого Аскольда на великом столе сменил юный Ингер. Молчали вечевые била, молчали растерянные старейшины. Никто не лез на лобное место с похвальным или злым словом. Никто не орал в исступлении «не люб!» и не грозил кулаком в сторону детинца. Могло создаться впечатление, что Ингер Рерик родился в Киеве, а не захватил его с помощью изменников-бояр.
Хотя никто, в том числе и старый Казимир, не мог бы с полной уверенностью, положа руку на сердце, обвинить тех бояр в измене. В конце концов, и Аскольд был в Киеве чужаком. Пока он приносил жертвы славянским богам и местным щурам, никто ему худого слова не говорил. В чужом доме нельзя распоряжаться как в своем собственном. Этот князь не лавку в сторону отодвинул, а попытался запретить веру отцов и дедов, вот и накликал на себя беду.
